Человек как iPhone

"Ерунда, надо чаще жить, совершать арбузы и дыни и красть девушек с хорошими формами, наполненными отменным тестом и текстом, что иногда одно и то же, если верить карандашу Винсента Ван Гога, живущего ныне в Сибири и мотающего сталинский срок за безумие и эпилепсию, скачущую отдельно от головы художника по лесам и полям".

Хорошая ночь его окружала, звенела, струилась, плакала, плавала, взрывалась фейерверками и танцевала свинг, ведь это был Саратов, город, нанизанный на шампур армянином, поджаренный на углях и проданный осетину, приехавшему на место, оставшееся от Саратова, чтобы основать его снова и вернуть тому самому армянину за те же деньги и в том же виде, просящемся в кавказский рот, желая войти в него и проследовать дальше, но не вниз, а вверх, в самый обширный мозг.

"Пустое, лучше не обращать внимания на случайные мысли, на компанию дагов, кричащих что-то мне вослед, крутя пальцы около виска и намекая тем самым на сошествие с ума или пулю из пушки, плевать, не стоит думать об этом, даги есть даги, им только и хочется, что ломать и улыбаться в тридцать два зуба, во весь алфавит, за исключением самой ненужной буквы, маленькой скромной я, поставленной в самом конце, так как я есть язык".

Лихо проносились машины, героиновые и кокаиновые, пронзали ночь с ее восхождением и нисхождением Христа, составленного из букв героического алфавита, с арамейскими буквами и сирийскими уклонами и поцелуями ветру, вывескам и дорожным знакам, то есть всему домашнему, теплому и уютному, созданному ничем.

"Если бабушка варит щи, то кидает туда вместо мяса железо. Это логично и правильно, приятно ведь положить сметану в красное, съесть его, а потом обгладывать и обсасывать металл".

Выкинул давно догоревший бычок, попал в урну, обрадовался тому, будто выиграл миллион, посмотрел на небо, которого не было, так как с высоты смотрело лицо Пиночета, и перешел дорогу, чтобы идти по темной части, не попадая на свет и не выпячивая свое лицо, похожее на нечто стоптанное, разбитое, недостроенное, заброшенное и привлекающее только бродяг и собак.

"Сочи, что-то сочное, девка или морковь, и то, и другое, розовое, упругое, но я сейчас не об этом, ведь речь в моей голове идет о Эми, которая дала мне знать, что я ненормален, таков, как крайне тонкое тело на огромных и мясистых ногах, подкатившее к ней и попросившее секса. На что она ответила отказом, отошла и подала секс с собой нищему, стоявшему на углу".

Добрался до дома, рухнул в кресло, не снимая ботинок, этих книг, на которых можно прочесть историю улицы, города, страны, человека со средней буквы, пьющего гранатовый сок и жующего тартинки, чтобы лениться и ничего не делать, так как любой поступок – убийство.

"Виселицы везде, каждый человек всю жизнь видит одно: бывшие качели, на которых петля".

Часы показывали глубокую ночь, близящуюся к рассвету, который подаст булочку, конфету и кофе прямо в постель каждому человеку. Курт вышел в инет и начал писать друзьям, общаться с их сонными и отсутствующими в сети умами, чтобы их владельцы ворочались в кроватях и видели национально-освободительный сон.

"Общаться, писать, отправлять музыку, смайлы, ничего здесь плохого, но хочется быть боксером, врачом, строителем, чего не дано, так как общение по интернету превращает человека в облако, которое входит в виртуальное пространство и идет там дождем. Снегом, когда зима".

Вырубился в кресле, зачеркнул день и отрывок ночи, чтобы стреляться с собой на каждом углу и в каждой точке быстрого питания, где подают автоматы, пистолеты и ружья.

9. Капитан Салехард

Проснулся от дверного звонка, разлепил веки и пошел открывать. Пришел Крист, принес новую музыку и стихи. Курт удивился, так как все писал сам, но ничего не сказал. Поставил чайник на пламя.

– Спал?

– Угадал. Почти. Так как грузил во сне вагоны.

– Устал?

– Безусловно, – ответил Курт и зевнул.

– Сейчас на улице новые правила: люди надевают на головы горы и ходят так, в камнепадах, снегах и льдах.

– Да, люди подорожали, каждый засветился как мог.

– А не надо было им говорить, что жизнь – это съемка. Сам виноват.

– Кругом.

– Давай лучше чай пить.

– Конечно. Он нужен внутри всем нам.

Курт разлил чай, уронил свой стакан, чертыхнулся, вытер пол, налил себе снова, присел и подумал, что Африка – это не континент, а книга стихов, просто большая, такая, вмещающая в себя людей, реки, дома, львов, гепардов, гиен.

"Все зарифмовано в ней, издано, продано или лежит на полке в магазине, готовое в любую минуту сорваться и рвануть на футбольное поле, играть и громить врага".

Крист сделал большой глоток желтого цейлонского чая и посмотрел на Курта.

– Ты стал новоселом своей души. Раньше она была у тебя внутри, теперь – снаружи.

– Кладу ее под голову и сплю.

– Мягкая?

– С иглами. С дуновением азиатского ветерка.

– Азия наступает, – закурил сигарету Крист, – она трубит в трубы и на слонах движется вперед.

– Африка тоже. Слоны и носороги породили танки, души их там. Танк – вывернутый наизнанку носорог или слон.

– Жесть, не поспоришь тут.