Человек как iPhone

Схватились за животы и рассмеялись, наклонившись вперед. Долго хохотали, сходили с ума, ржали, сотрясали себя и все то, что далеко от земли, к примеру, в соседней галактике, где ездят автомобили Газ, Ваз и Уаз.

– Ну и ха-ха, – произнес Курт, приходя в себя.

– Это да, не поспоришь.

Замолчали, прислушались, с улицы неслось "Рейнджерс, я за тебя!"

– Почему не Селтик кричат? – спросил Криста Курт.

– Селтик и так чемпион.

– Ясно. По косячку?

– Можно. Давай.

– Сейчас.

Комната поплыла в дыму, загустилась, заглотала ватрушку и двух человек, стала танцевать и петь. А чуть позже полетели мысли, черные, жгучие, страстные, но Курт и Крист заработали мухобойками и застелили пол содержанием своих зарифмованных друг с другом голов.

– Что это?

– Это мухи.

– Непохоже на них.

– Да они, тебе говорю.

– Не знаю. Не думаю. Вырабатываю магний, слюду и руду. Кручу колеса огромных машин в голове и выбрасываю из нее себя, людей и телевизионные антенны.

– Зачем антенны? Они прорастут из твоей головы, сменят волосы, будешь только стричь их иногда.

– Не мучай меня, Крист, угомонись, каждая затяжка делает космос, строит его и расширяет.

– Конечно. Ведь всё началось с двух узбеков, которые пришли и начали класть кирпич, возводя вселенную.

– Просто кирпич?

– Ну, конечно, теплый, горячий, красный. Посмотри на солнце: его построили таджики или армяне.

– День за днем?

– Иногда. В перерывах жевали насвай или пили коньяк.

– О, под огоньком.

– Конечно, ведь, говоря Кыргызстан, мы разгрызаем в этот момент хрящ и сухожилие коня.

– А говоря Гагарин, представляем муки и сложности, долгую подготовку, полет собак, полет человека, недолгое время в космосе и неизбежный возврат.

– Конечно, а надо так: прошелся немного, открыл ключом дверь, зашел в космос, разулся, надел тапочки с собачками, сел в зале, открыл вино, выпил стакан и затянулся кубинской сигарой. Слушая желтую музыку. Легкую и свою.

Разомлели, расширились, растянули жевательные резинки мозгов, выдули пузыри, каждый из которых – предсмертная маска Т-1000, в кипящем котле, металле, живущем сто тысяч раз.

"Какое полноправие в голове, будто мозг бежит по улице и глотает людей, уносясь к далеким берегам и маленьким обидам, нанесенным прохожим осетином империи США".

Столкнулись в воздухе на высоте в тысячу километров над землей, засветились, отобразились друг в друге, по-чеченски и по-ингушски распались и разошлись, показали ножи, пушки, зубы, предложили друг другу мировую и Вторую мировую войну, которую ранее выковырял из зубов вилкой старик и выбросил в море, пьющее ночь и день.

"Звать можно только венгерские фильмы, подзывать их к себе, поглаживать, кормить мясом, бульоном и смотреть на то, как они от мяса и бульона переходят к твоей руке, оставляя от нее только музыку Брамса и Шуберта".

Курт немного отошел, огляделся, скосил глаза и подумал об уплотнении жизни, которое скоро станет таким, что на бойнях и мясокомбинатах будут делать тушенки с душой свиней, овец и коров.

"Когда тушенка будет кончаться, дети станут совать в банки пальцы, макать их в холодец и жир и с жадностью есть преобразованные карандаши, ручки, тетради и ластики, удивляясь вкусу и калориям оных".

Они бросили курить и зашлись легким кашлем, синхронно, после чего Курт открыл окно и свесился из него, дыша македонским воздухом.

"Причина человека – рак. Рак породил его. И болезнь, и животное. Человек должен идти назад, пятиться, омолаживаясь и становясь вечным, стремясь к антивселенной, второму уху, которое отрезал себе Ван Гог, не поняв его суть, то есть подумав, что это Степан или Ахмед где-то в Российской империи наезжают на него".

Вернул голову с улицы, плюнул в мусорное ведро, прошелся по кухне, посмотрел на часы.

– Люблю хорошую кухню, – начал он, – когда ты сидишь в ресторане, пьешь дорогой французский коньяк, ешь шашлык с луком и зеленью, с кетчупом, с черным хлебом и куришь при этом кальян, – разве все это плохо?

– Можно в кафешке сидеть, есть хинкали и сациви, пить пиво и фотографировать эту еду.

– Допустимо и в Ереване быть, находиться у друга и заворачивать за столом в лаваш зеленый, острый и соленый перец, вареное яйцо, ветчину, бастурму, кинзу, вкус сладкой жизни и сыр.

– А что ты видел на улице?

– Огромную свою голову, огромное свое тело. Пирамидальное, облачное. Второй я украл у меня мою сущность и первенство, я стал вторым. А он улетел наверх, прихватив пару жигулей и текил.

– Текил? Где он их взял?

– Из сумки чернокожего парня, проходящего здесь.

– Понятно. Я понял. Потому что хотел сказать, что Маяковского надо изучать не на уроках литературы, а физики и химии.

– Может, двинем куда-нибудь?

– Давай. Можно в бар-кафе.

– Идет. Я не против.

– Окей.

Собрались, спустились на лифте, завели сердца, сели на них и помчались.

"По-божески это, ведь весна есть халва, пахлава, чурчхела, расплавленные, текущие по улицам, по губам, впадая в девяностые годы двадцатого века, танцующего на школьной дискотеке среди парней и девчонок, родившихся в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году".