Человек как iPhone

"Ничего не говорить, молчать, только смотреть телевизор, даже выключенный, даже выброшенный на помойку, даже разобранный, но не отрывать от него своих глаз и вламываться в провинцию, струящуюся и стекающую в гигантский экран, стоящий в Москве, в голове и в центре, который обещает стать сексом, пеплом и тишиной".

Так и стояли, облаченные в звезды, заезды, наезды, правя будущие века и калифорнийское небо, которое заскочило сюда, в Россию, в твердые времена, иссушенные страсти, абстрактные позывы и призывы в армию ровно в сорок семь лет.

5. Солнце Калимантан

Вернулись, решили потанцевать, стали двигаться, держа в руках выпивку и прикладываясь к ней, выдумывать новые обороты и постановки ног, пахнущие шашлыком на улице Антонова и Астраханская, где прошла молодость всего мира и где голуби и воробьи свили себе одно общее гнездо, чтобы выращивать в нем кофе, прохладу и чай.

– Вот так хорошо, стабильно, не слишком жарко, – отметил свой танец Курт.

– Пробежка, нехватка ног.

– Это тебе не ломать гитару об головы фанатов ЦСКА и Спартака.

– Они не такое любят.

– Бегают, кричат и вопят.

– Гол, нужен гол!

– Кони, повсюду кони!

– Мясо, повсюду мясо!

– О, повсюду конина!

– Братство, навек, всегда!

Сели за столик, взяв водки, русской пшеничной водки, выпили, вызвали шлюх, сели в такси и помчались к Кристу, на его холостяцкую хату в центре Саратова, в городе, нагороженном месте, огороженном от всего человечества, дышащем самой большой высотой, самыми крупными звездами и самой синей мечтой.

– Чудо.

– А что такое? Что здесь такого, Курт?

– Да ничего, но жизнь просто бьет ключом.

– Девочки просто классные.

– Нужен хороший секс.

– Так сейчас им займемся.

Четверо тел слились, разделившись попарно, двое начали вбивать сваи, чтобы построить дом, в котором поселятся тысячи человек.

– Свая, какая свая!

– Не хватает насвая!

Девочки вскоре ушли, а Курт оделся и пошел купить сигарет. На улице к нему подошел молодой человек и посветил ему фонариком в лицо.

– Ё, это же тот самый тип, который пел в клубе Завод песни о захвате нашего массива черными! – закричал он. – Вот это да! Черные – даги, чехи и ары – захватят нашу спокойную жизнь, где драки, работа, аборты, семки, пиво, разборки, семьи, русские, мы. Парни, ребята, эй!

Из подворотен, от стен, от углов начали отделяться тени, при свете превращаясь в конкретных людей. Они все устремились к Курту, началась драка, жесткая, не похожая ни на что.

– Бей в лицо и под дых!

Вскоре Курт упал, его попинали недолго и ушли, бросив, что этого они так не оставят, то есть так будет везде, с каждым черным, возомнившим себя горой Арарат.

– Я не черный, не черный, – шептал Курт, вытирая разбитые губы. – Нет, я черный. Уже.

Сломался, как автозавод, но встал, побрел за сигами, взял пару пачек, не глядя в испуганное лицо продавца.

– Спасибо, не надо сдачи.

– Возьмите.

– Уговорили.

Дома у Криста снова упал, лежал, приходил в себя.

– Э, чувак, да ты ранен.

– Да, пришлось нелегко.

– А меня не позвал.

– Слишком люблю тебя и ценю.

– Не хотел, чтобы меня разукрасили?

– Зачем тебе?

– Заодно.

Присели за стол, начали пить водку, которая щипала разбитые губы Курту, курили, даже смеялись.

– Эта война только началась, скоро она охватит всю Россию. Весь мир.

– Верно. Но ты уверен?

– Да, – утвердился Курт.

– Самая незаметная в мире война, когда автоматы, пулеметы и танки будут сдавать в металлолом, громоздя гигантсаие горы, вдвое, втрое, вчетверо выше Эвереста.

– И на вершине будет стоять маленький ребенок.

– С игрушечным пистолетом в руках.

– Стреляя им в солнце.

– И попадая в него.

Разлили остатки водки, поставили пустую бутылку под стол, закурили табак. Вытянули ноги в ботинках.

– Ничего не поделаешь, здесь доверяют рукам и ногам, бьют, молотят, гнетут.

– То ли дело читать Достоевского. Достоверного, – залыбился Курт. – Ровная трасса, по которой мчится машина, Гелендваген, забитый под завязку Раскольниковым, напичканный им.

– Когда открываешь окно – Раскольников, открываешь багажник – Раскольников, хочешь заправиться, но в бензобаке тоже Раскольников.

– Конечно, хоть ночь подходит к концу. Кортни, скорей всего, спит.

– С каким-нибудь мужиком.

– Э, не говори так, братан.

– Ладно, ладно, шучу.

Легли вдвоем на диван, уснули и увидели одинаковый сон: площадь, а на ней казнь тысяч людей на глазах Пугачева, руководящего этим процессом, смеющегося, хохочущего и пьяного миллионами звезд.

– Это моя вам месть, – кричал Пугачев, – вы злые, косные, страшные, вам по пятьсот миллионов лет. Не меньше. Убью, раздавлю и съем.

При этих словах Пугачев начал расти, пока не уперся головой в черепа Курта и Криста. Они встали, посмотрели друг на друга и усмехнулись: всё поняли сами. Умылись, побрились и искупались. По отдельности даже.

– Вот и ништяк, – произнес Курт. – Поеду домой и буду писать мелодию.

– Музыку?

– Иногда. В целом – куражиться и звонить Кортни.

Курт вышел на улицу, усмехнулся на солнце и сел в трамвай. Затрясся в нем. Смотрел из окна, сидя на двойном сиденье, пока рядом не почувствовал человека. Он повернул голову и увидел бородача. Тот смотрел на него.

– Были проблемы?