Человек, которому всегда трудно

Мути плел под хохот ребят быль и небылицы, а я снова и снова переживал стыд за свое бестолковое, глупое выступление.

К нам подошел Хасан. Его длинная, тонкая фигура начала метаться перед скамейкой; Хасан то поправлял галстук, то пощипывал усики, морщился как от зубной боли и на все лады поносил меня:

— Зачем ты полез выступать, если двух слов не можешь связать?! Это что тебе, пионерский костер? Устроили смех! При секретаре райкома! Ты что, заранее обдумать не мог выступление? Не знал, куда идешь?

— Да я и не собирался выступать. И не буду больше никогда.

— Не будешь? — разозлился еще больше Хасан. — Асланов! Товарищ Асланов! Как бы тебе на комитете комсомола не пришлось выступать. Вы слышали, ребята, как он рассуждает? Это же настоящий балласт для организации, это же…

— Успокойся, Хасан, — вступился за меня Мути. — Выступать он, конечно, будет, он без этого не может. Но ты все же обязан ему заранее шпаргалки готовить. А то у нас дело совсем на самотек пойдет!

Ребята засмеялись, Хасан тоже засмеялся и замахнулся на Мути:

— Замолчи, провокатор! Идемте спать, ребята, а то завтра смену проспите.

Непонятный для меня человек этот Хасан, наш освобожденный секретарь комитета. Он уже в возрасте, ему лет двадцать шесть. Некоторые ребята считают, что он настоящий формалист, зануда и любит заглядывать в рот начальству. Кто его знает… Меня он тоже своим занудством немало помучил, но в одну из моих трудных минут Хасан оказался совсем не таким, как о нем кое-кто думал.

„ДОРОГИЕ ГОРЦЫ И ГОРКИ!“

Много всякой путаницы на свете. Например, почему в нашем городке почти никогда не услышишь слов «мы, горожане»? Деревенскими мы себя тоже очень редко называем, а к слову «горожане» или еще не привыкли, или… Вот тут путаница и начинается.

Звание «город» наш райцентр получил совсем недавно. Получил благодаря тому, что лет семь назад здесь построили наш электроинструментальный завод, а вслед за ним — трикотажную фабрику (пока действует только первая ее очередь).

Значит, кто-кто, а уж мы — заводские и фабричные — могли бы с чистой душой называть себя горожанами. В том-то, однако, и загвоздка, что именно среди нас больше всего настоящих деревенских жителей. Особенно это касается фабрики: там работают девушки и женщины из одиннадцати сел и аулов. Каждое утро автобусы везут со всей долины и предгорья людей на фабрику и завод. Не думайте, что это целое путешествие. Живут в нашем краю так густо, что кое-где можно, как говорится, из своего аула сходить прикурить в соседний аул.

Ладно, городские или деревенские — какая разница. Рабочий класс — вот мы кто, работающие на фабрике и заводе.

Правда, тут можно опять запутаться, потому что в нашем районе почти все крестьяне — тоже рабочий класс. Почему? Потому что у нас совхозы (только один колхоз, кажется, и есть, где-то высоко в горах). А все, кто в совхозе, — это рабочие. Значит, тоже рабочий класс. Сельскохозяйственный.

И все же в докладах во время праздников, в статьях так и говорится: «…теперь, когда в городе Дэй-Мохк построено два мощных промышленных предприятия, в этом ингушском краю республики тоже возник рабочий класс». Может быть, совхозников это обижает, я не интересовался. Вряд ли могут быть обиды, потому что даже в самом нашем городке почти в любой семье кто-то работает на заводе или фабрике, а кто-то — в совхозе. Это потому, что Дэй-Мохк раскинулся посреди полей и ферм. Даже в самом Дэй-Мохке — центр одного из совхозов.

Мы — горцы. Мужчины — горцы, а женщины — горянки. Так и принято всегда говорить, хотя один московский поэт во время литературной декады у нас в районе немножко запутался насчет горянок. Наш комсорг Хасан послал меня и еще троих ребят прислуживать на писательском банкете (он мне всегда какие-нибудь странные поручения придумывает). И там приезжий поэт от всей души говорил в своем тосте: «Дорогие горцы и горки!» Его поправят шепотом, а он забывает и опять: «Дорогие горки!»

Мы — горцы, горский народ; нам нравится это название. А на самом деле мы большей частью никакие не горцы: живем на равнине. Когда-то были поголовно горцами, жили среди скал. Теперь же большинство ингушских поселений на равнине. Наш городок весь на ладони, если посмотреть даже с ближних, не очень высоких гор. Помню, как удивилась технолог Таня (она уже при мне приехала работать на наш завод):

«А где же Кавказ?! Я будто и не выезжала из средней России: тут у вас тоже степное приволье, овражки… А горы где?»

Ей посоветовали ложиться спать, отдыхать с дороги. А утром повели к каналу, он бежит мимо нашего заводского поселка по небольшой возвышенности. «Теперь поворачивайся спиной к каналу, — сказали ей. — Открываем занавес!»

Вчера был туман, скрывавший наши горы. Сегодня они на виду. Невысокий Шами́ль-Гу — «Курган Шамиля». В него упирается наш городок.