Отразившись в шести затуманенных зеркалах, Таня прошла по теплой резиновой дорожке к противоположной стене ванной комнаты — за полотенцем. Что ж, фигура у нее еще ничего … особенно, когда зеркало запотевшее, ха-ха-ха!… Нет, врешь — даже если и не запотевшее, то все равно еще пока ничего. Она протерла ладонью окошко в ближайшем зеркале и приблизила к нему лицо, внимательно разглядывая красноватый шрам на правой щеке. «Господи, вот ведь изуродовали меня на Втором Ярусе! Теперь только пластическая операция и поможет … хотя, с другой стороны, для кого?» Таня завернулась в полотенце, вышла из ванной и остановилась в коридоре, не понимая, что собиралась делать. А-а, спать … Она устало прошла в спальню, сбросила полотенце на пол и полезла в постель — бр-р-р, холодно … где этот чертов включатель? Поставив подогрев на максимум, она перевернулась на спину, раскинула руки и закрыла глаза …
"И ты слышишь, Иван НИКОГДА о моих изменах не догадывался! Я его жалела!
Да уж, пожалуй, жалела. Да только кого — его или себя? А что бы ты делала, если б старый осел тебе любовников не 'прописал'? В монастырь постриглась бы? Вот то-то и оно …
Да не в изменах дело. Я Ваню от всего защищала! Он сам говорил, что со мной чувствует себя в безопасности.
Что ты несешь? Смешно слушать. Ну, скажи на милость: как ты могла Ивана от НИХ защитить? Да они тебя просто не замечали!"
Танины воспоминания. Часть 4
К психиатрическим проблемам — в той или иной степени — Таня была готова; тем более, что сразу решила от Ивана детей не заводить. А вот вызов в первый отдел, последовавший через три месяца после свадьбы, явился для нее полной неожиданностью.
Придя на работу, как всегда, в полодиннадцатого (режим у них в Институте был свободный), она обнаружила на своем столе записку от Бегемота: «Танька в первый отдел срочно три раза вызывали!!!!!» В раздумьи Таня опустилась на стул — что бы это значило? Записка не содержала никакого объясения … и вообще ничего не содержала, кроме наглого небрежения знаками препинания. Самого Бегемота в наличии не имелось — спросить о подробностях не у кого … Что ж делать?… Еле переставляя ноги и царапая каблуками-шпильками по полу, Таня поплелась на шестой этаж. Душа полнилась плохими предчувствиями — эх, с Давидом бы посоветоваться … так ведь все еще в Архангельске! Может, пустяк какой-нибудь в документах?
Но, оказалось, не в документах. И не пустяк.
Начало не сулило ничего опасного: толстая противная тетка в приемной первого отдела отправила Таню в 624-ую комнату, а тамошний очкастый дядька, спросив фамилию и позвонив куда-то, переслал еще дальше — в 651-ую. Тут начались неожиданости: в 651-ой ее встретил заместитель директора по режиму полковник Вячеслав Петрович Хамазюк.
(То есть был он, вообще-то, товарищ Хамазюк, но все в Институте, включая временную замену вечнобеременной Костиной, знали, что он-таки полковник. Вернее, считали, что полковник, поскольку Хамазюк мог, в конце концов, оказаться товарищем, а слухи насчет полковника — сам про себя распускать, для пущего уважения. Товарищ-полковник всегда казался Тане личностью загадочной — не гипотетической принадлежностью к КГБ, а тем, что имел покрасневшее лицо. Во всех случаях имел, независимо от погоды. И не просто румянец на щеках или, там, красный лоб — а все лицо. И, к слову, красного лба он как раз иметь-то и не мог, ибо не имел лба вообще: шевелюра его, согласно странному капризу природы, начиналась почти сразу от бровей.)
В тот визит загадка красного лица оказалась разгадана: от товарища-полковника за версту разило водкой. С уважением посмотрев на часы (11:15, всего четверть часа с открытия вино-водочного), Таня уселась на предложенный ей стул.
Заместитель директора начал издалека: обнаружив неприятную осведомленность в ее делах, распросил о приближавшейся персональной выставке. Потом спросил о зарплате — согласился, что маленькая. Разговор, однако, не вязался: Таня отвечала коротко и невпопад, ерзала на стуле и даже однажды уронила с ноги туфель. Вздрогнув от туфельного стука, товарищ-полковник перешел к делам личным: как семья, дети … что пишет бывший муж из Англии?… Таня с облегчением вздохнула (весь сыр-бор, оказывается, из-за Сашки!) и радостно сообщила, что не пишет ничего. «Вот негодяй!» — с жаром защитил интересы советских женщин заместитель директора и без перехода предложил Тане звать его, заместителя, просто Славой. «Мы же с тобой простые советские люди!» — добавил он; и уж на что Таня была зеленая, а все ж поняла, что дело плохо: сейчас будут вербовать. Все еще предполагая, что ее вызвали из-за Сашки, она стала уверять товарища-полковника, что никаких связей с изменником родины не поддерживает. И даже с его семьей в Москве! — что, кстати, являлось чистой правдой: после того, как Андрюшка, сходив в гости к сашкиной родительнице, заявил, что «мама — слюха», они с родительницей разругались вдрызг.