Человек, который стал Богом

Однако, этот мужчина был влюблен не совсем в женщин, не в их тела. Он был влюблен в жизнь. В его понимании женщина – это самый яркий носитель жизни, в прямом и искривленном смысле. Мужественный человек хотел любить всех женщин на свете. Он хотел заниматься любовью со всеми ими: с молодыми и старыми, высокими и низкими, толстыми и худыми, черными, желтыми, белыми. Заниматься с ними не просто сексом, а соединяться с ними, приобщаться к ним через телесный канал. В этом непрерывном телесном соединении жадная жизнь бьет родниковым ключом, извергаясь на поверхность бытового унынья и скуки радостным многоголосым потоком. Он никогда не предлагал встречным женщинам секс. Они сами шли за ним. Просто шли за ним и все – покорно, завороженно. Заходили к нему в квартиру, он помогал им раздеться, чем-то угощал и заглядывал к ним в глаза, как в самую красивую пропасть на земле. Он мог смотреть на них так долго, как только женщина может выдержать его ядовито проникающий в самую глубину души взгляд. А затем, они снимали с себя все и давали пролиться свету его редкого обаяния на их хрупкую, голодную телесность. Стоит отметить, что снимали они с себя не только одежду. Нет, они снимали с себя буквально все: усталость, отрицательные эмоции, предубеждения, страхи, горечь и боль. Обаятельный магнетизм этого неизвестного мужчины творил с ними настоящие чудеса, приковывая к нему их души. И хотя внешне не происходило ничего необычного, но внутри, между двумя людьми противоположного пола, спонтанно писалась телесно-эмоциональная симфония, музыка текущего момента, который никогда между ними не повторится. Был ли его целью просто секс? Отнюдь. В нем билась любовь и искала свое идеальное средство воплощения из мира нефизического в мир физический. Его любовь не значила готовность распыляться ради кратковременных и мелких постельных сцен. Женщина должна была стать избранной им. Свободный выбор, рожденный в неволе, но воспитанный в культуре вседозволенности, должен быть жестоко натренирован. А это предполагает искусство быть сосредоточенным, сфокусированным, собранным словно снайпер, делающий всего лишь один выстрел. В обойме ровно десять патронов, один из которых, всего один предназначен для жертвы его любви.

Легко ли догадаться, что на самом деле этот харизматичный незнакомец неопределенного пола, похожий на мужчину, был самым одиноким на свете, неприкасаемым? Возможно, причина его одиночества залегала в нем так глубоко, как ядро голубой планеты, которую он любил всем сердцем. Но может быть причина его одиночества состояла в том, что он боялся говорить с женщинами, поскольку говорить не умел. Его сильной стороной было наблюдение и действие. А разговоры он считал чем-то промежуточным между наблюдением и действием. И в самом деле, в чем-то он был прав. Имеет ли смысл разговор, лишенный наблюдения? Имеет ли смысл действие, лишенное разговора? Он очень точно, тонко, недвусмысленно понимал специфику материализованного бытия. Видя женщин, он считывал в них сотни накопленных впечатлений, рвущихся наружу как испуганные в клетке попугаи. Он видел в них будущих матерей и старух, ложащихся в гроб не по своей воле; видел обреченную бесконечность, безостановочную игру в человеческие лица. Раздевая в мыслях молодую девушку, он одновременно присутствовал на ее похоронах через каких-то 60-70 лет. Осознавая губительную скоротечность этого момента, его щеки наливались вишневым соком, а пронзительный взгляд становился все острее и азартнее. Трогая женщин там, где они позволят ему их касаться, он будто бы обыгрывал саму смерть, завистливо поджидающую его дам за поворотом полувека. В этом и состояла прелесть его страстного ликования, когда освободившаяся от усталости женщина, вспыхивала огнем жизни в его крепких, длинных руках. Перед любовью смерть всегда отступает.