Человек может

Сильная воля. Слабая воля. Он умел добиваться своего. Он сумел даже жениться на Лене. Да, тогда ему казалось, что если Лена будет с ним, — все изменится. Значит, он чист, если Лена с ним. Человек, с которым Лена, не может быть негодяем. Ничто не изменилось. Не нужно было этого. Он слишком многого добивался, слишком многого хотел. И все это было не нужно.

Сейчас за мной придут, — подумал он и заторопился.

Максим Иванович подошел к телефону и вызвал такси.

— Лена, — сказал он спокойно. Улыбнулся. И вдруг побледнел так, что щеки и губы посерели, а уши стали синевато-белыми. — Я хочу, чтобы ты вместе со мной сейчас сложила все свои вещи. Все. И уехала к родителям. Поживи у них. Пусть пройдет некоторое время. Не нужно ничего говорить, — поднял он руку, предупреждая возражения. — Мы после обо всем поговорим.

— Я… я не понимаю… — у Лены дрожали губы. — Я…

— И не нужно понимать, — хриплым, сдавленным голосом ответил Максим Иванович. И вдруг закричал: — Молчи!.. — С искаженным лицом вдохнул и снова закричал визгливо и страшно: — Молчи!!

Руки его нервно шарили по карманам — он разыскивал ключик от чемодана. Он открыл чемодан, вывалил на пол уложенное и стал складывать туда платья Лены.

Испуганная и оскорбленная Лена, прижав руки к груди, стояла посреди комнаты. Затем повернулась и направилась к двери.

— Подожди! — резко крикнул ей вслед Максим Иванович. Он вышел за ней с чемоданом, сошел вниз, подождал, пока Лена села в такси, дал денег шоферу и, не прощаясь, махнул рукой — поезжай!

Затем медленно возвратился домой. Выглянул в окно. В комнату снизу доносились шорох, голоса — неясный шум большого города. Города, где каждый мог пойти куда хотел и мог делать что хотел, мог изобретать новые способы производства одежды и не запутываться в опасных, темных комбинациях. Или мог поехать в Крым, на Кавказ и пойти пешком по Военно-Грузинской дороге. Остановиться в Ананури или Пасанаури, пройти по окраинной тихой улочке, где можно прикурить у соседа из окна, с противоположной стороны улицы, зайти в духан и пить там красное терпкое вино и закусывать его молодым чесноком с острым, пронзительным запахом.

Он подошел к шкафу, раскрыл его и ногой, каблуком, пробил двойное дно. Там лежали деньги. Деньги, которые не нужны были ему прежде и еще менее нужны были ему сейчас. Он вынул шесть толстых пачек и разложил их по карманам.

Когда он вышел из парадного, он увидел, как из-за угла выехала автомашина и круто затормозила рядом с ним. Из машины вышли два человека в серых одинаковых плащах и шляпах, и оба посмотрели вверх на номер дома. Максим Иванович прошел несколько шагов вперед, а затем вернулся и спросил:

— Какой номер дома вам нужен?

— Двадцать третий.

— Если вы разыскиваете Максима Ивановича Синяговского — это я.

— Нет, нам нужна доктор-гинеколог Вайсблат. Вы не знаете, на каком этаже восьмая квартира?

— На третьем, — ответил он, откашливаясь. Он внезапно охрип.

Один из собеседников Максима Ивановича вернулся к машине, вынул большой, как колесо, торт, и они пошли к парадному.

…Самолет болтало. Не спалось. Максим Иванович думал о том, что допустил большую ошибку: шаблоны для раскроя нужно было сделать так, чтобы они отрезали не по одной части, а сразу давали 15—20 частей массового пошива. Когда он вышел в Ростове в аэропорту, он подошел к почтовому отделению, написал коротенькое письмо Алексею Вязмитину и нарисовал схему. Ему хотелось, чтобы письмо это было строго деловым, но он не удержался и в конце приписал: «Если сможете — позаботьтесь о Лене».

Когда-то он видел пьесу… Чья же это? Он хотел вспомнить имя автора и не мог. В первом действии там все стремились к какой-то цели: один — к славе, другой хотел стать богатым, третий был влюблен, четвертый еще что-то. Второе действие — чуть ли не через двадцать лет. Все заканчивалось крахом. Вместо славы — позор, вместо богатства — нищета, вместо любви — ненависть. Кто-то из героев погиб. Кажется, покончил жизнь самоубийством. Да, самоубийством… А третий акт возвращал этих людей назад, туда, через год или два после первого действия, — они продолжали любить, бороться, стремиться к чему-то, и было мучительно смотреть на них. Они ведь еще не знали, чем все это кончится… Сейчас он чувствовал себя одним из действующих лиц второго акта. Он уже знал, каков будет конец…

…В Орджоникидзе он прилетел в восемь часов утра. Он съел в кафе стакан холодного, тягучего мацони и пошел в городской парк. С ревом мчался вспененный Терек.

— Что я хотел сказать? — тихо, словно успокаивая кого-то другого, несколько раз спросил вслух Максим Иванович.

— Как выйти на Военно-Грузинскую дорогу? — обратился он к старому осетину в огромной меховой папахе.

Тот долго растолковывал ему, что по Военно-Грузинской дороге лучше не ходить, а ездить. Максим Иванович поблагодарил, вышел за город и медленно пошел по обочине асфальтированного шоссе.

Мимо на большой скорости проносились автомашины.

Образовывался вихрь.

Он подхватывал и взвивал пыль на обочинах, шуршал в листьях придорожных деревьев и сейчас же смолкал.

28