Человек может

Лена «написала про них». Через несколько дней Шевченко пришел в редакцию. Шлангов не дали.

Снова она почувствовала себя в роли героя известной сказки, который на похоронах приговаривал: «Таскать вам не перетаскать, носить вам не переносить», а на свадьбе — «канун да ладан».

«Как же вы? Написали и даже не поинтересовались, а какие результаты дала ваша газета? Ведь вы этим веру у людей подрываете. Я сам редактор. И чтоб это я написал в стенгазету, что Кате Грохало не выдали резиновых сапог, и чтоб ей после этого сапог не дали? И чтоб я не поинтересовался — дали сапоги или нет?..»

Но не это было самым худшим. Самым худшим было то постоянное чувство, которое в последнее время почти не покидало ее, о чем бы ни пыталась она писать. Чувство, очень точно выраженное русской поговоркой: «в чужом пиру похмелье».

Строили дома. Бурили нефтяные скважины. Пускали гидроэлектростанцию. Всюду она бывала. И везде могли обойтись без нее.

В дверь постучали. Ее вызывали на планерку — короткое совещание, где обсуждалось, что ставить в завтрашний номер газеты.

После планерки редактор предложил Лене остаться.

— Почему вы больше не пишете стихов? — неожиданно спросил он у Лены.

— Я пишу, — сказала Лена неправду.

Дмитрий Владимирович недоверчиво покачал головой.

— Вы мало пишете в газету.

Лена молчала.

— Нужно завести на четвертой полосе постоянную подборку о новых товарах. Вроде рекламы. Тридцать строк — о новом пылесосе, двадцать — о каких-нибудь новых консервах. Или вот — на полках магазинов залеживается тресковая печень. Ее плохо покупают. А между тем это ценный продукт. Так вот, небольшая заметка о тресковой печени. Можно даже за подписью специалиста.

Лена медленно перелистывала чистые странички своего блокнота.

— Я вижу, вас не очень увлекает эта идея? — спросил Дмитрий Владимирович с такой ледяной благожелательностью, что у нее сжалось сердце.

— Да. Не очень, — резко ответила Лена.

— Почему?

— Не знаю.

— А все-таки?

— Хотя бы потому, что в наших условиях реклама никому не нужна.

— Вы полагаете?

— Да. Потому, что наша реклама — нелепое и ненужное подражание загранице. И сколько на это тратится денег. Неоновые буквы призывают: «Пейте советское шампанское». Или еще хуже: «Покупайте часы», «Покупайте ювелирные изделия!» Я иногда думаю, что не так уж неправа Александрова, которая видит во всем плохом, что у нас делается, результат «холодной войны». Я понимаю — они толкают нас на необходимость содержать армию, производить оружие. Я понимаю — этого не избежать… Но только из подражания вести рекламу, следовать бездарным тупоумным модам…

— Мне было бы очень приятно, если бы раздел о новой продукции появился уже в следующем номере, — прервал ее Дмитрий Владимирович. — А что до Александровой, то она, а теперь вслед за ней и вы склонны преувеличивать значение, какое имеет для нашего общества холодная война. Война — и горячая и холодная — требует ясного, спокойного ума. И, сточки зрения такого ума, то, что говорите сейчас вы, и то, что часто говорит Александрова, по сути в какой-то мере является недоверием к нашим силам. К тому, что наше государство выстояло в войне горячей и уж наверное выстоит в войне холодной.

Неужели он до сих пор считает меня девочкой? — подумала Лена. — И почему в его присутствии я всегда разговариваю и веду себя, как та Лена, которая с перепугу осыпала себя табаком в этом кабинете?..

— Но почему у нас в редакции, — сказала она подчеркнуто едко, — где каждый тянет в свою сторону, где идут постоянные споры между той же Александровой и Ермаком, вы, Дмитрий Владимирович, всегда соглашаетесь со всеми, даже с самыми противоположными мнениями?

Ей хотелось уязвить его поглубже.

— Я не соглашаюсь с противоположными мнениями. — Он помолчал. — Просто вы не понимаете еще, что, так же как в грамматике, где два отрицания дают одно утверждение, отрицательные, но разные характеры и взгляды людей создают работоспособный коллектив. — Очевидно, слова Лены его очень задели. — Да, если наклеить ярлыки, то Александрова — догматик, Ермак — нигилист, Бошко — чересчур осторожен, а вы — равнодушны. Конечно, можно было бы, затратив известные усилия, освободить редакцию от Александровой и Ермака, от Бошко и от вас… А взять на работу таких людей, которые бы думали или притворялись, что думают примерно одинаково. — Он прищурился. — Было время — и смею уверить, не лучшее наше время, — когда порой так и поступали. Но это — не выход. А задача состоит в том, чтобы отобрать лучшее, что есть и в вас, и в Бошко, и в Александровой, и в Ермаке, и обратить это лучшее на пользу газете, на пользу делу… И точно так, наверное, в Центральном Комитете, который руководит многими газетами, думают о редакторах. В одном недостает одного, в другом — другого. Каждый в чем-то прав, а в чем-то и неправ. Но нужно использовать лучшие качества каждого… И когда я думаю о нашей системе, о демократии, то она представляется мне в виде такой гигантской пирамиды, где есть место для каждого, где используются лучшие стороны каждого…

В дверь заглянула секретарь.