Человек может

Марья Андреевна спросила у Павла, удалось ли ему перестроить скрубер для регулировки скорости газа, и, услышав в ответ равнодушное «нет, пока ничего не получается», сказала:

— Ученому необходимо воздержание.

— В чем? — не понял Павел.

— Во всем. Как спортсмену.

…Сотрудники лаборатории догадывались об их отношениях. Из-за Софьи. Была у нее такая привычка, достаточно было хоть на минутку остаться с Павлом — прижмется, растреплет волосы. И когда открывалась дверь, Павел чересчур поспешно и далеко отодвигался от Софьи.

Ничего не подозревали, кажется, лишь два человека: Олег Христофорович и Лубенцов — секретарь парторганизации института, кандидат наук. Это был человек лет тридцати, ростом почти с Павла, но раза в два толще. С редким добродушием он подтрунивал над Софьей, уверяя ее, что обязательно все расскажет Олегу Христофоровичу.

— Что же вы расскажете? — кокетливо спрашивала Софья.

— Все. И прежде всего, что вы совсем закружили голову Сердюку… Так, что у него химическая посуда из рук валится…

Софья была первым человеком, который разделил с Павлом его успех, когда в реакторе — небольшом сосуде с множеством отростков — было синтезировано аммиака на восемь процентов больше, чем обычно. Это она вместе с Павлом демонстрировала руководителям Академии наук действие экспериментальной установки по испытанию активности катализаторов. Первой она разговаривала и с Ермаком, правда сразу же передав его Олегу Христофоровичу, с которым они встретились на лестничной площадке.

— Специфика нашей работы такова, — сказал Олег Христофорович в ответ на расспросы корреспондента, — что она мало подходит для описания в газете.

— И все-таки я очень рассчитываю на вашу помощь…

Олег Христофорович остановился перед Ермаком на ступеньках, загораживая ему проход.

— Хорошо. Попробуем… Вы курите?

— Да, с вашего разрешения.

Валентин Николаевич достал сигареты и протянул Олегу Христофоровичу.

— Нет, нет, спасибо, не курю. Но вы, как курильщик, должны были бы знать, что достаточно крошки табачного пепла, чтобы поджечь сахар. В обычном состоянии сахар не горит. Но если насыпать на него хоть крошку табачного пепла и поджечь — он будет гореть характерным синеватым пламенем. В этом случае пепел явится катализатором, — сам он не изменяется в результате реакции, но способен ее значительно ускорить. Однако сейчас нас интересуют не катализаторы, а так называемые промоторы, активаторы, ускорители. Добавление таких веществ к катализатору — даже в самых незначительных количествах — вызывает значительное увеличение активности катализатора… Вам понятно?

— В основном, — неопределенно ответил Ермак.

— Промоторы сами по себе не обладают или, вернее, почти не обладают каталитической активностью. При синтезе аммиака обычно катализатор — металлическое железо — промотируют окисями калия и алюминия. Наши научные работники — конкретно открытие, я не боюсь этого слова, принадлежит Павлу Михайловичу Сердюку — нашли промоторы для промоторов… Чтобы вам это было понятнее…

Олег Христофорович беспомощно оглянулся, порылся в кармане, извлек круглый кусочек мела и стал быстро писать формулы на стене, покрытой серой краской.

Валентин Николаевич с любопытством смотрел на рассеянного ученого. Он не знал, что Олег Христофорович, когда ему было нужно, всегда останавливался на этом месте и доставал из кармана кусок мела.

…Софья с удовлетворением прочла очерк Ермака. Ее имя в газете не упоминалось. Но это ее не огорчало. Она сама попросила Валентина Николаевича о ней не вспоминать, а побольше написать о Павле.

Добродушное мужество, — вспомнила Софья. — Так выразился Ермак, когда писал о том, какое впечатление произвел на него Павел. Вот уж кто умеет точно, подметить характерное в человеке. Было в Павле и добродушие и мужество. И это очень хорошо. Потому что все остальное, чего ему недоставало, было в ней, в Софье!

4

Павел подошел к воротам тюрьмы, постоял перед ними, а затем пошел вдоль длинного каменного забора.

Я это сделаю, — думал он. — Я это сделаю. И мне поставят памятник в самом центре города. Из гранита. В одной руке у меня будет колба, а в другой — буханка хлеба…

Наедине с собой он не стеснялся. Ни ложной скромности, ни неуместной сдержанности в мечтах его не было. Он шел по улице и улыбался своим мыслям так, что на него оглядывались.

Он отыскал окно камеры, из которой вышел четыре года назад.

Я это сделаю, — думал он. — Чтобы хлеб ничего не стоил. Подешевеют во много раз все продукты. И одежда.

Он обошел вокруг забора.

А когда я это сделаю — будут люди в тюрьме? Я сюда попал не потому, что нуждался в хлебе. И адвокат Кац. И другие. Значит, не в этом дело. Значит, в чем-то другом…

Но все равно будет очень хорошо, — думал он. — Лишь бы в самом деле это было возможно. Все равно — я это сделаю.

Он сел в трамвай. На остановке в трамвай вошло несколько парней и девушек. Их было не много, но они смеялись и переговаривались так громко, что, казалось, заполнили весь вагон.

Павел нахмурился.