Человек находит себя

Дверь открылась. За нею стоял Ярцев, из-за плеча которого выглядывало унылое, помятое лицо Шпульникова.

— Можно, Михаил? — Ярцев переступил порог. — Пока ты не кончил разговор, дело есть. Пройдите, Шпульников.

Шпульников вошел. За ним прошли в кабинет все.

— Говорите, Шпульников! — сказал Ярцев.

Шпульников стоял посреди кабинета, беспокойно озирался, косился на Костылева… Его привел сюда страх. Он знал: конечно, Костылев наговорит на него, обольет грязью. Кто-кто, а Шпульников-то своего начальника знал куда лучше, нежели все остальные. Так пускай же и Костылев знает его, Шпульникова! Он только что признался Ярцеву в том, что скрывал больше года, рассказал историю новиковской фрезы. Сейчас, промаявшись с минуту и непрестанно скобля щеку, он рассказал это еще раз Токареву.

— Уговорил он меня, умаслил… — Шпульников пучил глаза, облизывал пересыхающие губы и почему-то косился на затворенную дверь кабинета, избегая взгляда Костылева. — Деньги пополам обещался поделить… Вот. Ну, а я материально тогда неважно… вот. Ну и вот… А сам сто рублей с премии отвалил да на них же и водки купить заставил…

— Ложь! Клевета! — хрипло крикнул Костылев и вскочил. — Это мое!.. Я…

— Тихо! — Токарев ударил по столу зажатым в кулаке карандашом. — Садитесь, Костылев.

Ярцев распахнул дверь кабинета и позвал:

— Товарищ Новиков!

Илья, растерянный и сконфуженный, вошел. Это Ярцев распорядился послать за ним, едва узнал от Шпульникова об этой истории.

— Я у главного инженера тогда был, — взволнованно говорил Илья, — да только доказать-то чем? А этот, — кивнул он головой на Костылева, — пригрозился из цеха выгнать. Я и утих… Досыта уж навыгоняли отовсюду…

Костылев отвернулся. Пальцы его судорожно вцепились в подлокотники кресла…

— Товарищ Новиков, — неторопливо и раздельно произнес Токарев, — авторское право в нашей стране охраняется государством. Вы можете привлечь Костылева к судебной ответственности…

Токарев говорил, а Илья стоял все такой же растерянный и смущенный. Костылев уставился на угол стола. Каждое слово директора ударяло его, точно молот.

— Ты вот что, парень, — сказал Тернин Илье, когда Токарев кончил говорить, — приходи в фабком, поможем тебе оформить…

8

Гречаник ушел от Токарева возбужденный и взволнованный. Чем было вызвано возбуждение, он сам не понимал. Но важно было другое: возбуждение это радостно будоражило душу, заслоняло сомнения и толкало действовать. Он долго ходил по цехам. Останавливался у станков, брал эталоны, сравнивал их с деталями. И удивительное дело: либо эталоны нельзя было отличить от сделанного в цехе, либо они выглядели хуже.

Домой он не пошел. Сбросив прямо на диван в кабинете свое пальто и барашковую шапку, зажег настольную лампу и долго ходил взад и вперед.

Да, теперь он полностью убедился в том, что эталоны отстали. Почти все отстали! Безнадежно отстали!

Вспомнилось партсобрание, где он защищал свою теорию нейтрального контроля; крадущийся, волчий подходец Костылева: «Игрушки они игрушками и останутся… умным людям на забаву…»; вся утомительная, напоминающая затяжную болезнь, перестройка, которая и до сих пор не кончилась. Он, Гречаник, участвовал в этой перестройке, руководил ею… Руководил ли?., Да, бывает так… Сам идешь, а душа не двигается, тянет назад, как тяжелый камень. Это значит — не двигаешься и ты, только вид делаешь, будто идешь. А новое уходит от тебя вперед далеко-далеко…

Что делал он до сих пор, ну что? Старел! Безнадежно старел оттого, что новое не вошло в него тогда, полгода назад, не стало делом его души.

Свет уличного фонаря зажег морозные узоры на стеклах. — Они переливались и горели радужной россыпью: Гречаник сел за стол и быстро стал записывать:

«Собрать мастеров… Эталоны заменить… Решить с перегрузкой Сысоева…»

Против этой последней записи он поставил жирный вопросительный знак и задумался. Сергей Сысоев слишком много времени тратит на приемку мелких деталей, на их пересчитывание… А что если сделать такие ящики… Нет, даже не ящики, а… ну небольшие проволочные корзинки. Для каждой детали — своя. И в каждую поместится определенное число деталей… И рабочий будет получать к станку детали в них же, в корзинках, обрабатывать, укладывать не на стеллаж, а в такую же корзинку-контейнер. И считать не надо! Контейнерная подача деталей! Порядок в цехе, порядок в учете! Да это же здорово!

— Делать! — Гречаник решительно полез в ящик стола за бумагой. Бумаги, как назло, не оказалось, но в левом ящике сверху лежал сложенный вчетверо большой лист. Гречаник развернул…

Перед ним были рисунки, те, что еще в октябре принес Иван Филиппович, — орнамент для новой мебели. Гречаник совсем о нем забыл.