Человек находит себя

— Вот теперь правильно! — и ушел развалистой, совсем еще мальчишеской походкой.

Когда дверь за ним затворилась, Валя опустилась на стул и, уткнувшись лицом в стопку газет, сложенных на столе, разрыдалась.

5

Илья Тимофеевич Сысоев никак не мог успокоиться после газетной статьи.

— Я худого не скажу, — хмуро говорил он, сдергивая с плеч фартук и сердито кидая его на прибранный уже верстак, — только разве можно придумать злее беду, чем от своей же собственной работенки наплевательство получить.

Он присел на край верстака, оглядел столяров.

— Вот вы не знаете, а я так помню времечко, когда слава наша мебельная с Урала-батюшки, с Северной Горы, в лапотках до Парижа хаживала… Три раза наши-то, уральские, медаль на той Парижской выставке получали. Вот он помнить должен. — Илья Тимофеевич кивнул на Ярыгина, который все еще копошился у своего верстака.

— Было дело, Тимофеич, было, хе-хе… — отозвался Ярыгин, поскабливая ногтями кадык и кривенько усмехаясь.

— То-то вот, что было, — сердито сказал Илья Тимофеевич. — А в нашей семье медалей было две: одна у батьки, за буфет ореховый, другая… — Он сделал ладошку лодочкой и гулко похлопал себя по затылку. — Другая — у меня: хозяин Шарапов наградил. Аршином по шее. Вон она, метка от той медальки осталась. А за что? За самый пустяк — карнизик, слышь, косовато приклеил. Вот оно как нас-то художеству учили…

Столяры-гарнитурщики кончали работу и один за другим собирались к верстаку Ильи Тимофеевича. Любили они послушать рассказы о мебельном прошлом Северной Горы. Зашел в цех и стал в стороне паренек из сборочного Саша Лебедь: Илья Тимофеевич рассказывает, как тут пройти мимо!

— Я и желаю спросить, — продолжал Илья Тимофеевич, — что же сильнее-то, хозяйский аршин или своя совесть? — Он оглядел собравшихся, кивнул на ореховые шкафы. — Выходит, на фабрике у нас от былой-то славы всего-навсего махонький островок остался — мы, гарнитурщики. А что, разве всю такую мебель ладить нельзя?

— Это как же ее, Тимофеич, ладить-то, поясни, друг-товаришш? — подходя, заговорил Ярыгин. — Уж не черезо все ли цеха, не черёзо все ли станочки да руки пропущать, хе-хе? Нет, добренькая-то с механикой этой со всей не уживется. Добренькая из одних рук только…

— Я худого не скажу, — перебил Ярыгина Илья Тимофеевич, — но за такие слова сам бы аршином по шее навернул, Пал Афанасьич. Из одних рук, говоришь? А у нас, что ж, не одни руки нынче, а? Не одни? Механика, говоришь? Что ж, выходит, по-твоему, топор да долото больше могут, чем машины? Не в том дело! В любовности к искусству своему, вот что! Мне до семи-то десятков два годика осталось, да вот полсотни с пятком столярствую, а единой вещи не испортил, окроме того карнизика, да и тот по дурости, по малолетству. А почему, думаешь, не испортил, а? Да потому, что для себя делаю, для радости для своей, для души, и других тоже хочу порадовать, вот и весь тебе секрет.

— А как ты, Тимофеич, насчет того понимаешь, что директор браковщиков смещать хочет? Ладно ли? — спросил кто-то из столяров.

— На мой глаз, ладно, — ответил Илья Тимофеевич. — Коль уж я не захотел по-доброму вещицу соорудить, вы ко мне хоть сотню браковщиков ставьте, все одно погано слеплю.

— Э-хе-хе-е… — вздохнул Ярыгин. — Кабы дело при всем при том подвинулося… — Он подмигнул и добавил: — В газетке-то, небось, продерьгивают, хе-хе…

— Ну и что? — строго сказал Илья Тимофеевич. — Будет срок, подвинется.

— Это как же, друг-товаришш?

— А так вот! Как собрание общее соберут, я давно задумал дело одно внести. Пускай поручают нам образцы соорудить такие, чтоб и делать просто, и красота чтоб была, и удобство, а после по образцам мебель всей фабрикой ладить. Сначала бригадку сколотить, да чтоб считать это на фабрике самым почетным делом и рабочих самолучших выделять, кто браку да шалопайства не допускает. И чтоб остальным завидно было. Так-то вот. Я, конечно, не больно складно поясняю, но, полагаю, понятно. Красота-то она всех манит. Сделаем — оживет слава, завалим — худого не скажу — всех нас березовым батогом по хребту, так-то вот.

— Правильно, Тимофеич!

— Добро будет!

— Что дело, то дело!

— В точности рассудил! — Вразнобой и горячо заговорили столяры.

— А меня возьмете в бригаду? — робко спросил Саша Лебедь, незаметно оказавшийся возле самого верстака Ильи Тимофеевича.

— Ишь ты! — усмехнулся Илья Тимофеевич. — Еще и печь не затоплена, а пирожку уж в масле шипеть охота? Куда ж я тебя возьму?

— Ну, а если будет бригада?

— Будет — не будет!.. А может, не я бригадиром стану?

— Нет, а если вы? А? Илья Тимофеич? — настаивал Саша.