Человек находит себя

— А вовсе в том греха-то и нет, — по обыкновению философствовал Ярыгин, когда издевки достигали его ушей. — Денежка, она есть главной житейской смысл. Уговор она прежде всего любит, чтобы чинно-благоронно все было.

Года через два построили и пустили первую очередь. В магазинах Новогорска появилась новая мебель. Покупали однако ее плохо. И красоты маловато, и прочность-то кто ее знает, да и дорогая к тому же.

Мастера предлагали:

— Давайте свое придумаем! Неужто мы мебель разучились ладить? Слава-то прежняя куда подевалась?

Но директор Гололедов отмахивался:

— Фабрика есть? Есть! Мебель делаем? Делаем! Нужна мебель? Нужна! Ну и пусть берут, какую даем. Темпы нужны, темпы! А красота — дело второстепенное.

Однажды Илья Тимофеевич побывал в Новогорске. На другой день он с утра пошел к Гололедову.

— Как вам, товарищ директор, не знаю, а мне стыдно, — дергая бородку, заявил он. — Своими глазами вчера беду нашу высмотрел. Рижскую мебель в универмаг привезли, так в магазин не войти, аж до драки… В полчаса расхватали. А рядышком наши шкапчики, ровно будки сторожевые, торчат, никто и спрашивать не хочет. Я, как распродали рижскую, подошел к продавцу, покупать вроде собрался, по шкапчику нашему ладошкой похлопываю да приговариваю: «Добрая вещица, ничего не скажешь». А продавец на меня глаза выкатил, молчит. Чую, за ненормального считает. Ну, дальше притворяться душа не вытерпела. Плюнул со злости, махнул рукой да и тягу из магазина — ветер в ушах!

Аж до одышки, ей-богу!.. Вот и решил к вам идти от всего «столярства». Совестно делать такое дальше!

Гололедов, как всегда, держался невозмутимо.

— Давайте не будем принимать близко к сердцу капризы людей с испорченным вкусом, — сказал он. — Вы старый производственник, должны понимать: нам нужен план! Побольше да попроще.

— Вы меня, конечно, простите, — не вытерпел Илья Тимофеевич, — только за такие рассуждения, худого не скажу, в глаза плюнуть — просто очень даже милосердное наказание… Извиняюсь, конечно, поскольку у меня тоже, видать, вкус сильно испорченный…

Шли дни. Мебель по-прежнему отвозили в город, по-прежнему там ее поругивали и покупали скрепя сердце, — где лучшую возьмешь? Из Риги-то не каждый день возят.

Когда сняли Гололедова, Илья Тимофеевич пришел домой в приподнятом настроении. Он достал из старенького буфета с резной верхушкой заветную (мало ли радость какая приключится!) поллитровку, стукнул ладошкой в донышко и, налив полнехонький стакан, опрокинул его себе в горло. Крякнул, утер губы рукавом, понюхал корочку хлеба и подмигнул встревоженной Марье Спиридоновне. Потом шумно поставил стакан и раздельно проговорил:

— Со святыми упокой…

Старушка поперхнулась неизвестно чем и закашлялась.

— Здоров ли ты, батюшко? — с трудом, сквозь кашель, проговорила она, с опаской поглядывая на мужа.

— Выздоравливаю! На сто пятьдесят процентов! — ответил он, затыкая бутылку и просматривая ее на свет. — Отходную сегодня сыграли нашему… с неиспорченным вкусом…

Это было нынешней весной.

«…Обязательно к Токареву сходить поутру! — решил Илья Тимофеевич, взбивая примявшееся под головой сено. — Обязательно сходить!»

Ворочался он еще долго. Слышал, как хлопали двери в доме, как Сергей пробирал внучат — своих сыновей за то, что поздно вернулись с реки, как оправдывались мальчишки богатым уловом, как исступленно и хрипло мяукал кот, выклянчивая себе свеженькой рыбешки на пробу. Слышал, как Марья Спиридоновна ходила с фонарем в хлев к корове. Под дощатой крышей метались желтые отсветы фонаря, скользили позолотой по доскам. Потом все утихло. Только слышно было, как тоненько и назойливо звенит возле самого уха комар…

2

— Давайте, Илья Тимофеевич, бригадку будем сколачивать, — сказал Токарев, когда наутро Сысоев вошел к нему в кабинет. — Зерно, так сказать, будущего «художественного», а?

Директор, видимо, был в хорошем настроении. Он ходил по кабинету, потирая руки и довольно поблескивая глазами. Несмотря на то, что спал он в эту ночь так же мало, как и всегда, лицо его казалось странно посвежевшим. Может, это было от чуть заметной улыбки.

Что ж, дело правильное, — согласился Илья Тимофеевич. Директор усадил его в кресло, сел сам.

— Хочу назначить вас бригадиром, — сказал он. — Потом, когда бригада вырастет, сделаем цех и вас — мастером.

— Я худого не скажу, Михаил Сергеич, — начал Илья Тимофеевич, откашлявшись, — только в начальники вы меня не запячивайте, не по мне это. Век свой руками на житье зарабатывал; «клеянка» у меня, — поминал он себя ладонью по темени, — на это дело не приспособлена. Замолчал. Снова откашлялся.

Токарев уговаривал. Илья Тимофеевич не поддавался, уверял, что «грамотешки» у него маловато, что «всю бухгалтерию» через это может он «загробить начисто»… Токарев не отступал. Сошлись наконец на том, что Сысоев примет на себя бригадирство временно и что сам тоже будет работать за верстаком, обеспечивая лишь необходимый «догляд» за делом.

Токарев поручил ему составить бригадный список и дал два дня сроку.

— Только таких людей, на которых положиться можно, — предупредил он. — Договорились?