Человек находит себя

— О дочке твоей… Вот вырастет она у тебя, так же приедет куда-нибудь на работу… И какой-нибудь директор так же…

— Правильный директор будет, если так же, — твердо сказал Токарев и добавил с улыбкой: — Эх ты, пестун ты, пестун, товарищ парторг. Всех бы ты под локоток подхватывал, чтоб не спотыкались…

6

Костылев водил Таню по фабрике, подолгу задерживался у станков, пространно, до мельчайших подробностей растолковывал особенности технологии. Таня во всем могла разобраться сама не хуже Костылева, но из вежливости терпеливо выслушивала его. И чем больше он говорил, тем больше ей казалось, что старается Костылев только для того, чтобы показать, как великолепно он все знает сам. Он сыпал бесконечными цифрами, перечислял названия деталей и без конца повторял одну и ту же, словно заученную фразу: «Пока сам не возьмешься, любой пустяк у нас — промблема!» Он так и говорил «промблема», и, по-видимому, слово это ему исключительно нравилось.

Как бы между делом Костылев выложил то, что поважнее, из собственной биографии. На фабрике он работает с первых дней пуска. Дел у него всегда по горло. Вот и сейчас тянет за двоих: он и начальник цеха, и сменой сам руководит, притом успевает неплохо.

— Во всяком случае на мою смену никто из начальства не обижается, впереди идем, вот так… — сказал он. Потом добавил: — Так что можете не беспокоиться, трудно вам не будет. Ну, а в случае чего, где встанет промблема, поможем по силе-возможности, сколько вот здесь хватит, — и постучал себя пальцем по лбу.

Когда выходили из фанеровочного цеха, Костылева остановила пожилая работница, та самая, в серой косынке и халате, которую Таня уже видела в цехе.

— Николай Иванович, — сказала она, — отпустите на завтра… ребенок заболел… всю ночь не спала сегодня… — Женщина всхлипнула и утерла ладонью глаза.

— У меня не детский сад, Федотова! — отрезал Костылев.

— Так мне же иначе безвыходно, Николай Иванович… На один денек только.

— Я сказал, и конец! Пойдемте дальше, товарищ Озерцова.

Женщина расплакалась. Таня, нахмурившись, сказала:

— Неужели нельзя помочь?

Костылев махнул рукой.

— У меня их больше сотни, все равно на каждого не уноровишь…

Закончив обход, Костылев посоветовал Тане еще побродить по цехам, поближе познакомиться с фабрикой.

— Вон туда, в гарнитурный загляните, — сказал он, показывая на дверь в соседний цех, — а я пойду, дела!

Едва ушел Костылев, Таня вдруг почувствовала себя необыкновенно хорошо и легко, точь-в-точь как бывает, когда выберешься на опушку из лесной чащобы, где плутал только что. Она направилась в гарнитурный цех.

Цех был небольшой, рабочих немного, зато весь он был заставлен редкой по красоте мебелью. Почти законченные спальные гарнитуры из ореха и карельской березы блестели безукоризненной полировкой. Пахло политурой, лампадным маслом, дорогим деревом. Работали в цехе «старички».

— Вам, друг-товаришш, кого? — спросил Таню сутулый старик с покатым лбом и очень подвижными глазками, глубоко спрятанными в покрасневших веках.

— На работу вашу посмотреть зашла, — ответила Таня.

— А что рядом-то не смотрите? — старик показал на дверь. — Аль не глянется? Хе-хе! Там у нас для рядовых лепят, ну а мы для начальства…

Глазки старика вдруг стали колючими и забегали еще быстрее, словно изнутри кто-то дергал их за ниточку.

— Что, внучка, работой любуемся? — спросил Таню другой столяр. Таня узнала Илью Тимофеевича. Обращаясь к старику с бегающими глазками, он сказал: — Ты бы, Ярыгин, взял да по цеху девушку провел, познакомил бы со всеми, а то скрипишь-скрипишь, как пила в креневой доске… — Он снова заговорил с Таней: — Посмотрите, посмотрите художество наше… — и повел ее по цеху.

Долго, как зачарованная, стояла Таня возле орехового гарнитура, хотя и прежде доводилось ей видеть такое.

— Не хотите ли купить гарнитурчик? — сказал Илья Тимофеевич, улыбаясь и подергивая бороду. — Покупайте, не стесняйтесь. Тыщенок двенадцать свободных найдется?

— Это столько стоит! — ужаснулась Таня. — У нас на московской фабрике…

— Три рубля семь гривен такие игрушки? — усмехнувшись, прищурился собеседник. — Нет уж, милая, басням не поверю. Чуть получше да почище — тут тебе и тыщи! Так-то вот. А дешевая-то у нас — дрянцо! — Он вытащил из-под фартука газету и потряс ею перед Та-ниным лицом. — Дрянцо! Читали, небось, сами знаете. Я худого не скажу, только мы, мебельщики, за последнее время вовсе совесть потеряли… Вы работать к нам или так, наездом?

— Работать…

Таня вернулась в станочный цех.

В проходе между станками двое слесарей собирали электромотор. Один из них, черноволосый красивый паренек с цыганскими глазами, давая Тане пройти, нечаянно задел ее замасленным рукавом комбинезона. Извинился.

— Просим прощения… — В улыбке сверкнули ровные белые зубы. Парень посмотрел вслед, восхищенно проговорил — Ананас!..

— Да не про вас, — в тон ему сказал товарищ и спросил — А ты, Васька, признайся, кроме редьки-то, фрукты видывал?

— Фрукт вроде редьки для слесаря Федьки, — не растерявшись, залпом выпалил Васька и рассмеялся довольный удачно подвернувшейся рифмой.