Человек находит себя

Имела особенности и квартира Авдея Петровича, которую он называл скорлупой. Не очень тесная и не слишком просторная, комната была обставлена простой, уже изрядно потертой мебелью, необъяснимым исключением среди которой была посудная горка из какого-то необычайного дерева, отполированная до зеркального блеска. Нарядный вид ее сразу привлек внимание Тани. Остальные особенности вернее было бы назвать обыкновенностями. К их числу относился и предложенный Тане стул с выщербленной на сиденье фанерой, который всем своим видом подтверждал правоту древней мудрости о сапожнике без сапог. На стене висела репродукция шишкинских «Сосен», несколько семейных фотографий, ходики, страдающие одышкой… Один угол комнаты был отгорожен ширмой и служил хозяину спальней. У стены стояла чистенько прибранная кровать с кружевным покрывалом и накидками — следами девичьих рук. Перед нею — этажерка со стопкой книг, посредине — стол на точеных ножках, а у дверей — большой старинный сундук и повешенный над ним коврик с оленями и огромной лимонно-желтой луной.

Авдей Петрович был искусным столяром и работал на одной из мебельных фабрик столицы, жил вместе со своей внучкой, у которой, по его словам, тоже «деревянная кость», словом, «в деда издалась»: она работала фрезеровщицей на той же фабрике, что и он.

Настя пришла домой поздно. Она оказалась на редкость веселой и общительной девушкой. Несмотря на несколько более широкий, чем ей хотелось бы, нос и не в меру полные губы, она несла в себе то неповторимое обаяние молодости, которое в девятнадцать лет способно скрасить и не столь пустяковые изъяны. Обаянием этим дышало и доброе Настино лицо, и постоянно веселые голубые, как у деда, глаза.

Девушки сразу подружились. Настя тут же пожелала уступить свою кровать, но Таня наотрез отказалась. Первый московский ее ночлег состоялся на сундуке под ковриком с оленями, на тощем, похожем на засушенную оладью тюфячке, — единственный дар, который согласилась она принять от Насти.

Утром началось знакомство с Москвой. С вечера получив подробную «инструкцию» от Авдея Петровича насчет возможных маршрутов и наивернейших способов отыскания своего переулка, Таня чуть свет вышла из дому.

Прозрачное и чуть розоватое небо окрашивало город в легкие теплые тона. Нежные отсветы ложились на стены домов, на мостовую… Долго ходила Таня по Красной площади. Смотрела и смотрела на Мавзолей, на рубиновые звезды кремлевских башен. Чудные кремлевские звезды, не виденные никогда в жизни, но постоянно жившие с нею рядом, теперь были здесь: близкие, сияющие, несмотря на слепительный свет неба. Снизу они казались невесомыми и, если долго смотреть, как будто летели над головой, и куда-то далеко-далеко, но не улетали, оставались тут, с Москвой, с Таней… Единственные, и притом земные, звезды, которые светят и днем!..

До краев налитая восторгом, Таня до вечера бродила по городу, ездила в метро, побывала в трех нотных магазинах, накупила давным-давно знакомых на память нот, лишь бы поиграть на рояле здесь же, в магазине, будто для пробы; без музыки она не могла спокойно прожить ни одного дня… Не раз заблудилась. В свой переулок попала поздно и с другого конца.

— Ну, потеряшка, раз десяток заблудилась, наверно? — встретил ее вопросом Авдей Петрович и, услышав в ответ, что всего только «три разочка», удовлетворенно заявил: — Ну, молодец! Годишься, значит, в москвички!

До приемных экзаменов в консерваторию оставалось еще несколько дней. Таня жадно продолжала знакомиться с Москвой. Часами бродила по шумным этажам пассажа, не тратя, однако, ни копейки даже на пустячки, исключая разве мороженое: весь бюджет был рассчитан до мелочи. И лишь одно необузданное желание по-прежнему не имело запрета: Таня ежедневно ходила в нотные магазины, покупала ноты и проигрывала их тут же на рояле, иногда, впрочем, забывая даже перевертывать страницы. Она постоянно опасалась, как бы не раскусили продавцы ее маленького плутовства, и за рояль всякий раз усаживалась с опаской: «Наверно, уж приметили, что вот повадилась нахальная девчонка бренчать каждый день на рояле…» С тревогой вглядывалась в лица продавцов, но ничего не замечала в них, кроме узкопрофессиональных забот. И продолжала свои «музыкальные» покупки.

Только в один, пасмурный и дождливый, день Таня осталась дома. От нечего делать она стала перебирать книги на этажерке. Наткнулась на «Северную повесть» Паустовского, полистала… Начала читать. И не смогла оторваться.