Человек находит себя

— А потом? Кончишь консерваторию, станешь артисткой… к нам на Урал приедешь? Или загордишься? — секретарь улыбнулся.

— Ну что вы… обязательно приеду, — сказала Таня, краснея еще больше.

В коридор Таня вышла радостная, сияющая, крепко сжимая в руке комсомольский билет. Она шла по улице рядом с Ваней, и голова у нее кружилась от счастья. Глаза ломило от яркого света. Таня щурилась и улыбалась; «Вот бы Георгия сейчас встретить! — думала она. — Пускай бы шел мне навстречу, пускай бы понял, какое счастье со мной приключилось! Подошел бы ко мне, взял бы меня за руку и спросил бы удивленно…»

— Танюшка, ты чего улыбаешься так, а? — услышала Таня голос Вани Савушкина.

Она вздрогнула и, пожав на ходу крепкую Ванину руку, ответила, не переставая улыбаться:

— Так, Ванек, милый, просто так…

Вечером Таня долго читала Пушкина. «На холмах Грузии лежит ночная мгла; шумит Арагва предо мною…» Еще и еще перечитывала она эти строки. Известные и прежде, сегодня они звучали как-то совсем по-новому… «И сердце вновь горит и любит — оттого, что не любить оно не может…»

— Не любить оно не может… — повторила Таня, закрывая книгу и зажмуривая глаза. — …Не любить оно не может…

Пока это было только завораживающей музыкой пушкинского стиха, но музыкой особенной, проникавшей все глубже и глубже и что-то незаметно, но упорно менявшей в сердце. С ним творилось непривычное. То оно как бы вовсе стихало, то колотилось так, что удары его отдавались в голове, в ушах…

— Не любить оно не может…

Уже перед самым рассветом Таня поднялась, уселась на подоконник, отыскала в небе свою звезду.

Звезда горела по-прежнему ярко. А небо казалось зеленоватым и глубоким. Где-то далеко-далеко, в его светлеющей глубине неожиданно оторвалась и полетела к земле чистая, как слезинка, другая, маленькая, но очень светлая звездочка.

Верная давней привычке детства, Таня успела задумать что-то очень важное, пока падала звездочка. «Как быстро она сгорела, — подумала Таня. — Это, наверно, как в сказке: кто-то обо мне подумал, и звездочка упала… Кто-то?.. Может, Георгий?.. Да! Да, да… Он подумал!»

Таня прислонилась головой к косяку и долго смотрела туда, где только что исчез чудный огонек. Все больше светлело небо над черными крышами. Все сильнее пахло из открытого окна свежей листвой. А Таня все сидела, запрокинув голову, и думала, думала…

Милая, чудесная юность! Ты сама похожа на сказку! Кто посмеет упрекнуть тебя в ребячестве или суеверии, когда загадываешь ты свое счастье? Упала ли на твои ресницы росинка с кленового листка, прицепился ли малюсенький паучок к твоим волосам, по недоразумению приняв их за готовую паутинку, кукушка ли прокуковала под твою задумку, упала ли на заре светлая звездочка с неба — все это говорит с тобою на вечном и мудром своем языке, когда не находится меры твоему завтрашнему счастью, когда не находится никаких человеческих слов, чтобы понять и выразить всю тебя!

Юность!.. Она так похожа на белую ночь. Детство кончилось, ты не знаешь когда. Свет его еще здесь, рядом, но что-то переменилось. Легкий прозрачный сумрак повис над тобой; над ним — звезды и отблески солнца на облаках; все вокруг видно, но во все надо всматриваться… И все кажется таким прекрасным и легким, что и дотронуться будто бы ни до чего нельзя. А на сердце так хорошо, так радостно! Потому что ты знаешь: там, впереди, разгорается твой завтрашний свет, твое солнце, молодость и вся твоя необъяснимо большая и такая… короткая жизнь!

В те далекие дни Тане верилось, что музыка окончательно стала ее судьбой.

На рассвете не думается про ночь, на исходе весны забываются снежные бури февраля. Так уж устроен человек, что он видит впереди только светлое, видит и верит в него. Верила и Таня.

…Табакерка выскользнула из рук, упала на пол. Таня вздрогнула, подняла ее и подошла к окну. Так же, как тогда, в ту ночь, она села на подоконник, прислонилась головой к косяку.

Дождь все не переставал. Брызги его залетали в окно, падали на лицо, на руки, на платье… В саду на мокрой траве лежал свет от бокового окна. Наверно, это Алексей сидел над книгами, что взял у Ярцева.

«Ярцев… — подумала Таня. — Ярцев… Струнов… Вот как бывает в жизни».

Она смотрела на полосу света, в которой неярко блестела густая трава, и опять вспоминала. Только уже не ту, не майскую ночь, а летний вечер 1948 года, когда кончила в Новогорске музыкальную школу…

Стоял жаркий уральский июль с прохладными вечерами и яркими зорями.

Окна интерната выходили на запад. Из них видны были старые липы. За липами малиновым светом горели закатные облака. Они предвещали сильный ветер и… большое счастье. Таня стояла тогда у окна, пока облака не погасли. Небо за ними еще алело и истекало огнем. Где-то там, далеко-далеко, была Москва… консерватория… все, загаданное давным-давно… Скорей бы туда!

А до отъезда еще так долго — целая ночь и… половина дня!

Уже в сумерках Таня ушла в городской сад; там где-то были подружки, с которыми она не пошла сперва: хотелось помечтать одной.