Человек находит себя

Там, в зыбкой черноте окна, был Савушкин. Он сжимал Танино запястье и говорил: «Возьми себя в руки… Возьми себя в руки…» Вздрагивало на столике не выпитое никем вино в полном до краев фужере… И еще был там пустой перрон… Был вечер в громовской квартире, вечер, полный одиночества, которое потом заслонила соната Грига…

— Алеша… — шепотом произнесла Таня сама себе. — Не надо… Не надо, Алеша… Я люблю. Я всегда буду любить. Не надо себя обманывать. Не нужно неправды…

А где-то в глубине, в каком-то неожиданно распахнувшемся тайничке души кто-то спрашивал: «Что неправда, что? Кого не надо обманывать? Правда — то, что рядом, то, что растревожило тебя. Ну неужели ты не понимаешь этого? Бестолковая!»

А за окном, за черными стеклами было то, чего Таня не могла видеть. Там стояла под дождем продрогшая и промокшая до нитки Валя. Она шла к Тане и невольно подняла голову, проходя мимо окон, в которых мог показаться Алеша. И она его увидела.

Комната была ярко освещена, а занавески не были задернуты. Алексей стоял возле стола и… держал Танину руку. Таня не отнимала ее и что-то говорила.

Валя понимала: надо уйти. Немедленно. Но не могла. Холодные струи дождя секли затылок. А Валя стояла. Она видела: Таня, сказав что-то Алексею, подала ему лист бумаги и вышла. Должно быть, к себе. И почти сразу вышел Алексей. Куда? Неужели… Нет, Валя не могла удержаться. С сердцем, подпрыгнувшим к горлу, она толкнула калитку, рванулась в сад. Путаясь в мокрой траве, задевая головой ветви черемух, обдававшие ее потоками воды, обошла дом, остановилась возле угла, за рябиной, совсем близко от Таниного окна. Нет… Алексея здесь не было. Таня, облокотившись на стол, глядела в окно, казалось, прямо на нее, на Валю. Валя подошла совсем близко: протянуть руку — и она заденет стекло. Прямо перед нею были Танины глаза. Такие глаза могут быть только у человека, который любит. А потом… Вале показалось, что Таня произнесла его имя: Алеша… Что она говорила еще, Валя не знала, но… «Алеша» — это она различила отчетливо.

Валю бил озноб. Она не помнила, как вышла из сада, как шла по улице. В полосах света от окон переливались косые струи дождя и метались оторванные ветром, желтые уже, листья…

Дома Валя отказалась от чая, предложенного Егором Михайловичем, прошла в свою комнату, разделась и сразу легла…

— Все теперь, все… Конец. Теперь все, — повторяла она, ежась от какого-то внутреннего холода. Лежала она без сна, без мыслей, без слез… Холодно было так, что не помогало даже зимнее пальто, наброшенное поверх одеяла. Валя убеждала себя, что так все и должно быть, ведь она же давно знает это. Алеша сказал же ей прошлой осенью, — чего же еще? И Валя беспощадно ругала себя за все, в чем была и не была виновата, за эту любовь, которая пришла не спросясь, а теперь не хотела уходить, давила, угнетала ее.

…Таня смотрела на мокрые стекла, прислушивалась к шуму ветра, который налетал порывами, постукивал отставшим железным листом на крыше, и к тому, что настойчиво повторял ей кто-то, знающий, должно быть, куда больше, чем она сама: «Правда — то, что рядом, то, что растревожило тебя…»

— Нет! Неправда это, неправда! — вслух произнесла Таня, выпрямилась.

Она достала листок бумаги и начала писать. Писала без черновиков, не рвала в клочья только что написанное, не исправляла и не зачеркивала ничего. Впрочем, в письме ее и невозможно было бы исправить что-то, как невозможно исправить человеческий вскрик.

«Георгий, я не могу так больше, — писала Таня. — Я хочу, я должна высказать… но передо мной не ты, а бумага, а ей я не могу все доверить. Иначе я писала бы всю ночь, это успокаивает. Но правда тускнеет от обилия слов. Поэтому я говорю тебе только то, что не требует никаких пояснений: я люблю тебя. Люблю. Ты даже не знаешь — как. Татьянка».

Таня отбросила ручку в сторону и, положив руки на исписанную торопливым почерком страничку, уткнулась в них лбом и вдруг… услышала скрипку. Таня вздрогнула и осмотрелась: уж не заснула ли? Откуда взялась скрипка? Наконец сообразила: да это Иван Филиппович пробует, наверно, новый свой инструмент.

Сначала были слышны только аккорды, октавы, несложный пассаж, кусочек гаммы. Ровная, протяжная нота… Наконец где-то на басовой струне возникла едва слышная тревожная мелодия. Она нарастала, переходила в более высокие регистры.

Таня не могла понять, что это. Мелодия казалась странно знакомой и в то же время была новой, особенной. Незаметно для себя Таня начала подпевать, угадывая каждую следующую ноту.