Человек не сдаётся

Кто-то подтолкнул Павла, и он, опомнившись, нетвердо шагнул из строя. «Наступлю на мак, завтра убьют», — неожиданно кольнула сердце суеверная мысль (на фронте все были немного суеверны). Тут же наступил на красный цветок, затем подмял второй и сбился с ноги…

Генерал привинтил к его гимнастерке, рядом с двумя серебряными звездами, третий орден Славы, обнял и поцеловал. А когда Павел сиплым, срывающимся голосом ответил почему-то по-украински: «Служу Радяньскому Союзови!» — генерал поднес ему полную кварту красного, будто выжатого из маков, вина.

Павел дрожащими руками взял кварту, судорожно глотнул из нее.

Дрожь в теле отступила, развеялась слезная дымка, и он робко оглянулся вокруг, будто хотел удостовериться, не сказочный ли это сон. Нет, не сон! Генерал уже привинчивал орден на груди молодого розовощекого лейтенанта.

И Павел снова поднес ко рту вино.

Глядя на него, дружелюбно посмеивались штабные офицеры. Они стояли чуть в стороне, не по-фронтовому нарядно одетые (скоро ведь конец войны!). Среди них Павел приметил авиационного генерала и вдруг поперхнулся: удивился не тому, что увидел в стрелковом полку генерала с погонами авиатора; не первый раз он встречал представителей летных частей на переднем крае… Па> вел узнал его! Узнал мягкие, внимательные глаза, доброе, округлое лицо, седые виски… Это он, бывший полковник, начальник авиационного училища, где в тридцать седьмом году Павел проучился два месяца, а затем из-за репрессированных родственников был отчислен. Пожалел тогда полковник Павла и оставил на срочную службу в хозяйственной роте училища.

Авиационный генерал тоже озадаченно смотрел на Павла.

— Подойдите, товарищ сержант! — позвал он.

А через минуту генерал дружески обнимал сержанта. Узнал! Вспомнил все! И сказал:

— В этом тоже сила наша, Ярчук, что стойко переносим удары жизни и превыше всего ставим Родину, Рад вас видеть живым и в блеске славы. — Потом спросил: — В партию вступил, надеюсь?

Кровь отхлынула от лица Павла. Ничего не мог ответить он своему бывшему начальнику. Молчание становилось неловким, и Павел достал из нагрудного кармана заветный листок бумаги со словами, написанными ещё у Волги:

«Если погибну в бою за Родину, прошу считать меня коммунистом».

Генерал долго не отрывал глаз от листка, размышляя, может быть, над тем, что перед ним стоит человек, который, всю войну выполняя немыслимо трудную работу солдата, носил при себе посмертное заявление в партию. А при жизни не считал себя достойным быть коммунистом из-за родителей…

Генерал зачем-то снял фуражку, и молочно-белые волосы на его крупной голове засветились под солнцем.

— Пишите заявление, Ярчук. Буду вашим рекомендующим, — тихим голосом сказал он.

…Солнце светит злым и добрым. А Павлу показалось, что в этот день оно светило только добрым людям. И было даже удивительно, как это его сердце — чуткая и умная плоть человеческая — не захлебнулось от радости. Пусть приметы сулят ему смерть в бою, но он счастлив!

И вот наступил этот бой.

12

В огне, грохоте, человеческих воплях шагала по земле последняя военная весна. В струях небесной голубизны с грозным клекотом кружились самолеты, роняя на землю черные, начиненные воющей смертью капли. Зеленые предгорья Альп, склоны которых увенчаны буйными кудрями виноградников, пузырились грохочущими огненными султанами, покрывались темными рваными ранами, дымились, смердели порохом и горелой краской. Сквозь канонаду, всплески пламени, дым, вой пуль и осколков, стоны раненых ползли танки и самоходки, ослепляя и усмиряя врага огненными плевками, бежали солдаты, засевая впереди себя землю горячим свинцовым зерном.

Одним из таких сеятелей был Павел Платонович Ярчук — сержант, командир пулеметного расчета.

В суматошном чаду боя никто не заметил, как из-за крутых изумрудных холмов выползла иссиня-черная туча. Будто поднялась с земли в небо война с оглушающим орудийным ревом и зарницами. Засверкала молния, и казалось, что небо на мгновенье обнажало свои тугие, ветвистые вены, наполненные слепяще-золотой кровью. Удары грома будто пытались сорвать его с привычного места, и оно, не выдержав, обрушилось на землю сизым густым ливнем.

Не стало ни земли, ни неба. Только холодно-лютая хлябь.

Бой приутих, а затем и вовсе утонул в сером водяном мраке.

Стрелковая рота и несколько самоходных орудий, вырвавшиеся далеко вперед, спешно закреплялись на холме вдоль опушки клокотавшей под ударами ветра и воды рощи. Древняя роща с жидким подлеском нависла над шоссейной дорогой, которая еще недавно была в тылу яростно упиравшихся фашистов. Солдаты расчета Павла Ярчука, чертыхаясь и сопя, прямо под ливнем выгрызали лопатками в вязкой земле гнездо для пулемета и для себя.