Человек не сдаётся

Из-под абажура на руку Наталки упала в неверном полете бабочка. Наталка стряхнула ее, будто отмахнулась от безрадостных дум. Но от жизни своей не отмахнешься… Прислушалась к сонливой тишине в доме и поднялась из-за стола: захотелось взглянуть на Федота, который после сегодняшнего случая с досками не пошел на гулянку и улегся спать, как только село солнце.

Наталка догадывалась, что Федот не спит: казнится. Было жаль сына, хотя и злилась на его легкомыслие, на дурные повадки, перенятые от отца и деда Кузьмы.

Приоткрыла дверь в смежную комнату и, всматриваясь в темноту, тихо позвала:

— Федя!.. Ты спишь?

Ответа не последовало. Наталка вошла в комнату, прикрыла за собой дверь и только теперь рассмотрела темно-синий квадрат распахнутого окна над топчаном, где обычно спит Федот.

«Убежал-таки к девчатам, пересилил гордость», — с грустной радостью подумала Наталка и прислушалась к далекой, голосистой песне девчат; из окна в комнату плыла вместе с переливами песни ночная прохлада — влажное и сонное дыхание Бужанки.

Наталка шагнула к окну, чтобы прикрыть створки, и вдруг заметила Федота. Он лежал на топчане, накрывшись простыней, и в упор глядел на нее. Даже в темноте заметила влажный блеск больших грустных глаз сына.

— Ты не спишь, Федя? — спросила, ощутив, как вздрогнуло от жалости ее сердце.

— Мама, давай уедем из села, — вместо ответа сказал Федот так, будто давным-давно приготовил эти слова.

— Что ты, Федя! Опомнись! Никто нас нигде не ждет.

— Свет большой… Будем работать, как-нибудь проживем… А в Кохановке не могу: теперь мне проходу из-за этих досок не дадут.

Наталка будто вновь услышала жалобный треск плетня, увидела в окно, как их старый плетень, вздымая пыль, уползал вслед за грузовиком Федота, а в только что образовавшийся пролом будто хлынула на их огород пустынная улица с колодцем за дорогой, с зеленым горбатым берегом недалекой Бужанки.

Подавив вздох, Наталка присела на край топчана. Боялась голосом выдать свое волнение: может, действительно пришло наконец время, когда надо начать новую жизнь? Наперекор всему!.. Пусть Серега остается тут со своей разлюбезной Настей!

Федот, словно уловив колебания матери, заговорил более решительно:

— В самом деле! Продадим хозяйство и купим хату где-нибудь под Киевом! Или построим. Нас же три мужика в семье!

Наталка долго молчала. Нет, не о такой перемене жизни мечтала она.

— Никуда не надо ехать, Федя, — наконец сказала с тихой грустью. — И под Киевом будет стыдно тебе за эти доски… И мне стыдно.

— Я же их не за счет колхоза! Сделал одну ходку машиной для лесопилки — горючее привез, вот и подкинули досок.

— Испортили тебя отец с дедом.

— Подумаешь, испортили!.. У нас полсела шифером покрыто! А где тот шифер берут? Все так же — из-под полы!.. Было бы где купить — не воровали б и не спекулировали.

— А почему тебе на лесопилке наряд на доски не выписали?

— За наряд гроши платить надо.

— Вот видишь…

— Что видишь?! Я им горючее бесплатно привез!

— Машина-то ведь колхозная, не твоя.

— Я тоже колхозный. Вкалываю с утра до ночи эа баранкой, а что получаю? Что?.. Платили бы хоть, как в автоколонне при сахарном заводе шоферам платят!

— Там производство, а у нас колхоз.

— А в колхозе разве не люди? Почему я должен чертоломить за копейки?

— Где ты таких слов набрался?

— Дело не в словах! Я бы давно сбежал из села, да тебя жалко и… вообще.

— Что вообще?.. Тебе жениться пора, Федя.

— Это от меня не уйдет.

— Уйдет, если вот так в одно время с курами будешь спать ложиться. Иди-ка на улицу! Слышишь, сколько песен в селе?

Из открытого окна доносился неумолчный песенный перезвон: где-то на краю выгона протяжно и стройно девушки уговаривали месяц-месяченько не светить никому, кроме как милому, когда возвращается он домой; в стороне колхозной усадьбы резвился смешанный хор парней и девушек, с убежденностью утверждая, что на пыльных тропинках далеких планет останутся и их следы; чуткое ухо Наталки улавливало в этой песенной неразберихе даже тихие голоса поющих парочек — катающихся на лодках или прогуливающихся по темным улочкам села.

— Иди, Федя, не терзай себя. Лучше повиниться перед друзьями, чем глаза от них прятать. — Наталка поднялась с топчана и направилась в горницу.

— Ладно, пойду. — Голос Федота звучал так, будто он делал матери одолжение.

Снова принявшись за кройку, Наталка слышала, как Федот гремел на кухне посудой; догадалась, наливает в стакан самогонку и готовит закуску.

«Для храбрости, — подумала с горечью. — Неужели Маринка терпит запах самогонки?»

Вспомнила, как безудержно хохотала Маринка, сидя у колодца рядом с Андреем Ярчуком, когда Федот сломал плетень и выволок на людские глаза спрятанные доски. Еще тогда подумалось Наталке, что, видать, ошибается сын в чувствах Маринки к нему. А о том, что Федот любит Маринку без памяти, Наталке и говорить не надо: она знает. И заметила Наталка, какими глазами смотрел на Маринку Андрей Ярчук.