Человек не сдаётся

Не дались мы курам, хотя «плакальщик» оказался частично прав: ни один из нашего «оркестра» не стал музыкантом. Музыку мы считали пустой забавой, поэтому трепетно мечтали о более серьезном, не подозревая, что впереди всех нас ждет жестокая школа войны… Я, например, мечтал стать кондуктором товарного поезда, катайся себе сколько хочешь…

Давно это было. И будто не здесь, а на другой, очень похожей на эту, Украине.

…Украина… Древняя земля моих дедов и прадедов, начало начал моего народа. Украина — простое ведь слово, обозначавшее когда-то окраинность государства. Ныне в языковой палитре оно сверкает пленяющими красками, ничего общего не имеющими с теми давними понятиями окраинности, суть которых — провинциальная отсталость. Слово «Украина» звучит сейчас гордо и величественно, в нем напевность и поэтическая сила. Оно вмещает в себе великую историю великого народа с неизмеримыми глубинами его многовековой культуры, с его щедрой душой, улыбчивым, но не простым характером, со сказочными богатствами его песенно-барвинковой земли, с его исконной любовью к своему мудрому и доброму брату — великому русскому народу.

Любовь всегда конкретна. Каждый человек восторженно любит ту землю, на которой он родился и впервые напоил свое сердце ощущением радости бытия. Родная земля — это сказочный мир детства и юности, это неисчерпаемый родник, который всю жизнь питает душу человека добром и светом, куда бы затем ни увели его дороги судьбы.

…Земля молодеет из глубин веков. Вот она, вокруг меня, родная земля.

Бужанка дышит пахучей прохладой. Ее воды вышли из берегов, затопив на той стороне луг. В чистых и тихих стремнинах ее купается глубокое небо с редкими, дымчатыми облаками и плавится ослепительное золото солнца.

Сзади слышится чавканье болота. Оглядываюсь и вижу приближающегося на рыжей кобылице Павла Платоновича Ярчука. Он сидит в седле по-молодому прямо, одетый в брезентовый плащ. Серая мерлушковая шапка низко надвинута на брови, и это придает усатому, обветренному до красноты лицу Павла лихой, задиристый вид.

Подъехав ко мне, Павел Платонович легко соскакивает с лошади, бросает повод на луку седла и радушно здоровается со мной. Мы с Павлом одногодки. И хотя вместе росли, он всегда в первые дни моего пребывания в Кохановке обращается ко мне на «вы», и я угадываю в этом подчеркнуто уважительном обращении скрытую иронию. Думается мне, что Павел как бы упрекает меня за далекость от сельской жизни, а мои вопросы, касающиеся земли и хозяйства, не принимает всерьез.

Павел всегда удивляется тому, что, живя в далекой Москве, я почти не позабыл родного языка и разговариваю с земляками «по-кохановски». Но в то же время недоумевает, почему бы мне и мои книги не писать по-украински, хотя знает, что я еще безусым юнцом стал солдатом и прослужил в армии, работая военным журналистом, до седых волос.

Мне приходится отвечать будто в шутку:

— В книгах ведь главное — голос сердца, душа народа и правда жизни… Пишу-то я о нашей Кохановке и о тебе, усатом дьяволе. И волей судьбы пишу на том языке, многие тайны которого удалось постичь уже зрелым, испытавшим горечь заблуждений умом.

Павел вроде и соглашается со мной. Даже как-то извинительно уточняет мои объяснения: «Приятно, конечно, когда о родной Кохановке читает многолюдье великой Руси». Но все-таки чувствую: не понять ему (да и многим другим моим землякам, к сожалению, не понять), что со школярским запасом слов, какой обрел я в детстве и юности, никому не дано всерьез стать писателем… Можно, конечно, заново окунуться в сказочное и певучее море родного языка, памятуя, что язык — самый ощутимый образ народного духа. Но тогда в короткий человеческий век не успеть рассказать людям о том, что велит совесть… И да будет известно всем, что задуманные, но не написанные книги — это «утопленные дети» писателя…

А может, все и не так? Может, хватит у меня сил, чтобы мысль и слово в философском и художественном значении зазвучали во мне по-украински?.. Все может быть, хотя, к сожалению, двух жизней никому не уготовлено судьбой.

…Стоим мы с Павлом Ярчуком над Бужанкой, со скрытой теплотой смотрим друг на друга и, взволнованные, не находим самых простых, нужных слов. А может, неловко старым солдатам выдавать волнение?.. Закуриваем, покашливаем и молчим.

Рыжая кобылица мягкими, бархатными губами теребит плечо Павла и косит на него крупный лиловый глаз.

— Закурить просит, что ли? — усмехаюсь я.

— Нет, она уже бросила и курить и пить, — отшучивается Павел и выдыхает в ноздри лошади облако табачного дыма.

Кобылица ошалело мотает головой, а я хлопаю ее по лоснящемуся крупу и говорю Павлу:

— На харчи, видно, не жалуется.

— Еще бы! — со скрытым довольством отвечает Павел. — Шестьдесят четвертый год не обидел ни мужиков, ни скотину. Постаралась землица.

— А почему же строительство забросили? — и киваю головой в сторону почерневших фундаментов.

— В этом году закончим. — Павел утвердительно машет рукой. — Вот только техник-строитель дезертировал.

— Куда?

— В колхоз к своему отцу, к Арсению Хворостянко.