Человек, обманувший дьявола. Неполживые истории

– Если бы он не глотал слова, – свел брови Бурбайс. – Что касается басов, то Бартоло лучше. Кто это?

– Какой-то американец. Не люблю янки, – Нарысская сказала это так, как будто поверяла близкому другу интимную, немножко даже постыдную тайну. На самом деле после того, как Борис Николаевич поругался по телефону с Роном Боскиджем-старшим, американцев стало принято не любить. Но не слишком сильно, потому что дедушка и Рон рано или поздно помирятся.

– Американцам слишком много дали, – согласился Бурбайс, аккуратно выруливая поближе к основной теме, но не в самый фарватер.

– Ну, не будем об этом, – женщина шутливо шлепнула Бурбайса программкой по кисти руки. Машинально отметила, до чего идет к белоснежной рубашке гладкая овальная запонка розового золота. Бурбайс знал толк в аксессуарах.

– Н-да, и верно, не будем. Так что с нашей Ксюшей? – теперь подача была за Львом, и он ее дал, чуть подкрутив мяч. – Очень некстати: сейчас, насколько мне известно, у нас есть проблемы.

– Ну да. Они считают, что нас многовато, – зацепила за больное Валентина Артамоновна.

– Это решает дедушка, – отбил Лев. – Раньше ему удавалось как-то договориться. На определенных условиях и сейчас можно, если он предложит…

– Зачем подробности, – сморщилась, как от кислого, госпожа Нарысская. – Меня волнует Ксюшенька. Она совсем девочка. Она не прошла через… всякое. Относится к жизни несерьезно. Кстати, отец ребенка – Толя Сурчак.

Мимо катил тележку с напитками белофрачный слуга. Лев небрежно протянул руку и взял бокал с розоватым вином.

– Анжуйское, недурное, но бывает лучше, – оценил он, пригубив. – Что касается отца… Пока еще нет никакого ребенка. Так что отец он пока в проекте… А может, и в пролете, – закруглил Лев Иммануилович.

– Семейство не будет родниться с Сурчаком, – решительно заявила Нарысская. – Он когда-то подбивался к нашим, но… Слишком сомнительная личность. Хотя в постели он был неплох, – в эту фразу было вложено точно рассчитанное количество презрения: ни граммом тяжелее, ни сантиметром короче, чем нужно.

– А он больше хвалил домашнюю кухню, – как бы в рассеянности сказал Лев Иммануилович, сосредоточенно пристраивая пустой бокал на столик, рядом с предыдущим. – Особенно брусничный пирог.

– Какая-нибудь влюбленная домохозяйка сказала бы в такой ситуации, что она разогревала его в микроволновке, – усмехнулась Валентина Артамоновна. – Но что ж поделать: люблю готовить, особенно выпечку. Будем считать, что мы с Толей взяли друг у друга лучшее. Проблема в том, что выше пояса Толик совсем уж не блещет. И меня это пугает. Сейчас он может крупно подставить всех.

– Pace e gioia sia con voi… – зазвенело в зале. Нарысская вслушалась в отзвуки итальянской речи, разлетавшиеся по залу, как цветные стекла. Дуэт Альмавивы и Бартоло был безупречен, как и вся постановка, но души и в самом деле не хватало – слишком чувствовалось, что горло певцам перехватывает страх. Мелкий, постыдный страх не понравиться публике и отправиться назад до окончания сезона. Впрочем, это была обычная беда: они все слишком боялись потерять место. Особенно восточноевропейцы, робкие натуры. «Все-таки на следующий раз нужно выписать немцев, – решила госпожа Нарысская, – эти свою работу знают».

– Выпечка – это хорошо… – протянул Бурбайс. – А вот, кажется, Андрюша… Я на минуточку, – сказал он извиняющимся голосом. Через две секунды от него остались только полупустые бокалы, а сам он, сверкая набриолиненными волосами, о чем-то оживленно переговаривался с Андреем Кириешко.

Нарысская хищно, по-кошачьи, улыбнулась уголками рта. Она не сомневалась, что к концу оперы все, кому надо, будут в курсе. А вечером новость дойдет до дедушки. Что дает небольшое, но нужное пространство для маневра.

* * *

– Ты, значит, нашу Ксюшеньку обрюхатил, – дедушка Борис Николаевич скрестил перед собой огромные, тяжелые руки. Не руки, а лапы, подумал Сурчак. Этими лапами дедушка в свое время удержал самую большую в мире страну. И осторожно, как хрустальную вазу с химическими отходами внутри, передал кому следует. Передал первым, еще до пиндосов, китаез и разных прочих шведов. Анатолий Чингисович не особенно сомневался, что дедушка, будь на то его воля, был бы вполне способен взять да и открутить ему что-нибудь этими самыми лапами. В самом буквальном, неметафорическом смысле. Во времена дедушкиного царствования еще и не такое бывало.

Так или иначе, разговор следовало вести как можно осторожнее. Как-то так надо ответить, чтобы без подковырки, но и без вызова. Честно, но не глупо.

– Есть такое дело, – в конце концов выбрал выражение Анатолий, ожидая крика и стука кулаков по столу. Стол в охотничьем домике был сделан как раз в расчете на такие разговоры – палисандр, семнадцатого века, работа крепостного мастера. Старшие товарищи восстановили вещь, так что он теперь был как новенький.

Но кулак не упал на дерево. Вместо этого дедушка наградил Толика очень неприятным взглядом исподлобья.

– Дело, говоришь? Обоснуй, – потребовал он.