Человек-огонь

Атаман Дутов в Солодянке ждал сигнала из Троицка о поднявшемся мятеже. Назначенное время прошло. Дутов, поминутно поглядывая на часы, нервничал, метал громы и молнии. Разведка донесла, что рабочие отряды Блюхера, посланные из Екатеринбурга и Челябинска, стремительно приближаются, сбивая по пути казачьи пикеты, восстанавливая мосты и железнодорожные пути.

Атаман решил во что бы то ни стало взять Троицк до подхода к противнику подкрепления.

— Ну, есаул, где ваше восстание? — сурово, с нескрываемой злостью спросил Дутов Полубаринова.

Тот отвел глаза от пристального взгляда, замешкался с ответом.

— Я кого спрашиваю? — повторил Дутов, бычья шея побагровела, глаза налились кровью, брови свирепо нахмурились.

— Не могу знать.

— Как «не могу знать»! — взревел атаман. — Вы кол осиновый, а не казачий офицер. Разве не вам я приказал, чтобы лично руководили восстанием? А вы?! Надежные люди, надежные люди… Вот вам и надежные! Вы на кого работаете?

Наказной глянул на часы.

— Полковник, — наступать! Досидимся, что Блюхер нам на хвост наступит. Эту дерюгу послать в самое пекло, — махнул он рукой в сторону Полубаринова, — да не спускайте с него глаз. Мне сдается, что он оборотень.

12

Солнце поднялось и растопило туман.

Командный пункт в районе железнодорожной станции — это большой окоп с высокими краями из снежных кирпичей. Томин приник к биноклю, оглядывая холмы.

Тишина… Кажется, что все живое застыло в этот морозный мартовский день: и город, раскинувшийся в котловине, и безбрежная степь, замкнувшая его со всех сторон. В окопах, сжимая окоченевшими руками винтовки, замерли боевики. Позади правого фланга пехоты, на склоне сугорка, замаскирована артиллерия. За паровозным депо резерв: батальон интернационалистов и взвод кавалерии.

Все приготовлено к отпору. Войска расположены так, как приказал командующий, но все же Томину тревожно, как никогда.

Вдруг земля чуть-чуть вздрогнула. В противоположном конце города, в районе Менового двора, разорвался первый снаряд.

— Ишь, канальи, комедию разыгрывают, — процедил сквозь зубы Томин.

Под прикрытием артиллерийского огня вражеские цепи пошли в атаку, сбили маленькую горстку защитников рубежа, захватили Меновой двор. Красногвардейцы отошли к Степановской мельнице.

На минуту Томина взяло сомнение в правильности принятого решения и появилось неудержимое желание открыть по наступающим артиллерийский огонь. «Отставить!» — приказал он себе и с холодным спокойствием продолжал наблюдать за ходом боя.

Вот по лицу командующего пробежала довольная улыбка. Противник не бросает резервы в бой, не развивает успеха. Значит, не туда направлен главный удар, и правильно сделали, что не раскрыли врагу свои карты.

Между тем не все понимали это. В бою часто бывает, что бойцы, не зная положения на других участках обороны и не разгадав замысла врага, считают: именно на них противник бросил все свои силы, поэтому их направление является главным.

На взмыленном коне к командному пункту прискакал вестовой, передал Томину записку. Начальник сектора обороны требовал немедленной помощи.

— Передайте Нуриеву — резервов нет, — ответил Томин. — Приказываю отбить Меновой двор и занять прежние позиции.

Вестовой ускакал, а через минуту новое требование: если не будет подкрепления, отряд оставит тюрьму и красные казармы.

И снова тот же ответ:

— Помощи не ждите, держитесь до последнего!

Красноармейцы, находящиеся возле командного пункта в районе вокзала, зароптали:

— Товарищи там из сил выбиваются, а мы сидим, куда только командир смотрит.

Все чаще стали раздаваться телефонные звонки: требовали, угрожали трибуналом, приказывали дать срочно объяснения.

— После боя разберемся. Некогда! Не мешайте!

Николай Дмитриевич понимал чувства несведущих в военном деле людей и поэтому относился к ним терпеливо. Но когда с таким же требованием пришли к нему старые вояки Каретов и Тарасов, Томин рассвирепел:

— По местам! Расстреляю как предателей революции…

Волной воздуха, взбудораженного пролетевшим снарядом, с Томина сорвало папаху. Раздался взрыв. До основания разрушило стену КП.

Рвутся снаряды, гудит земля под ногами, стонут раненые, а Томин все с тем же стальным спокойствием продолжает наблюдать за безлюдной степью.

У горизонта, над лощиной, все еще стояла темно-фиолетовая изморозь. Из нее, как из дымовой завесы, муравьиной цепочкой выкатилась пехота. Артогонь внезапно прекратился, и стали хорошо различимы фигуры солдат, идущих враскачку, словно по зыбкому болоту. Цепи приближаются все быстрее и быстрее. Нависшая над окопами тишина оказалась для боевиков страшнее самого сильного огневого шквала. Томин понимал, как тяжело бойцам сохранить самообладание перед надвигающимся врагом, и опасался, чтобы кое у кого не сдали нервы, не раздался бы выстрел раньше времени. Тогда откроется беспорядочная пальба, которую уже ничем нельзя будет остановить, и все будет испорчено.

Командующий некоторое время выжидал, потом требовательно глянул на связиста. Тот завертел ручку полевого телефона.

— Артиллерия! Шрапнелью по врагам революции, огонь! — скомандовал Томин.