Человек отовсюду

– Да, опять. Каким образом Ореол отслеживает тех, кто ему нужен? Нет, я понимаю: за изгнанными приглядывают, хоть память об Ореоле у них стерта… Но те, кто об Ореоле и слыхом не слыхивал, они как? Неужели Ореол отслеживает каждую человеческую особь?

– Много вопросов задаешь.

– Может, и много. Но на этот вопрос ты ответить можешь?

Вилли еще раз вздохнул.

– Не могу. Просто не знаю. Я получаю задание и выполняю его. То же и тебе советую. Умерь любопытство.

– Из соображений безопасности?

– Да, только не тела твоего, а ума, – проворчал Вилли. – Начнешь разбираться – свихнешься. Ореол не по нашим мозгам. О Мачехе еще помнишь?

– Это та планета, где не наблюдали никаких признаков гамма-всплеска, хотя находились ближе к нему, чем Марция?

– Вот именно. Как Ореол сумел это устроить – не знаю. Да и знать не желаю, берегу мозги. Наверное, они довольно заурядные, а только других у меня нет.

– А как же…

– Давай договоримся: что тебе нужно знать, ты знать будешь. И точка.

Что ж, исчерпывающе. Спорить я не стал, но задумался: кто я теперь? Человек? Шпион? Мусорщик? А может быть, просто инструмент, которым пользуются по необходимости? Рубанку не обязательно знать, с дерева какой породы он будет снимать стружку и на какие сучки напорется лезвием. Не его рубаночье это дело…

Корабль вновь превратил себя в бунгало. Взглянув сквозь жалюзи, я убедился, что планета Хлябь исчезла, хотя это еще ни о чем не говорило. Корабль мог показать мне что угодно. Пожалуй, он мог убедить меня в реальности любой иллюзии.

Быть может, я – это не я. Не исключено, что я не был ни на Новом Синае, ни на Хляби. И девочку не я похищал. Ее вообще никто не похищал. Возможно, она выдуманный персонаж, ее не существует, и вся эта морока затеяна ради очередной проверки лояльности. Тогда возникает простой, но важный вопрос: кому? Ореолу? Или разведке метрополии?

В последнем случае я очень скоро это узнаю. Или вовсе перестану существовать – неожиданно и навсегда.

Но есть и иной вариант ответа, самый вероятный: это не морок, Ореол существует, я нахожусь в черном корабле, и спящая девчушка на диване совершенно реальна. И подите вы от меня со своими спорами о том, что такое реальность! Я не солипсист. Мне не морочили голову философией, ну и я в порядке ответной любезности не стану морочить ею ни других, ни себя. Мыслю, значит, существую – этого мне достаточно.

Я опять не заметил перехода из нашей Вселенной на внешний уровень Ореола. На сей раз звезды не налетали на нас искрами от костра, а чинно висели на своих местах – Вилли не торопился. Откинувшись в кресле, он на секунду-другую закрыл глаза, как видно, приказывая что-то кораблю. Затем подмигнул мне, а на столике между нами начала расти неизменная бутылка глисса.

Я не стал на нее смотреть. Я смотрел на девочку. Да, не очень-то сладко жилось ей в приюте… Ветхая ночная рубашонка, синяки на тощих, чуть ли не прозрачных ручонках, большой кровоподтек на левой скуле говорили сами за себя. Я вдруг осознал, что ни разу в жизни не был в детских приютах на Тверди. И в больницах для бедных не был, и в тюрьмах. Видел один лагерь, да и то мельком. Что толку в нашей войне за видимость свободы, если ничего не меняется? Мы геройствовали, убивая врагов, а не следовало ли нам спасать своих, вовсе не геройствуя, а просто работая изо дня в день?.. Нет, мы так не могли. Тошно, тяжело, самолюбие ничем не подпитывается, честолюбие тоже, и кажется, что жизнь проходит зря… Моя жизнь! Кое-что я начал смутно понимать уже тогда, но гнал от себя эти мысли. Мне, Ларсу Шмидту, бойцу и ниспровергателю, предложить выносить ночные горшки и утирать мелюзге сопливые носы? Да за кого вы меня принимаете!

Для Варлама и сейчас ничего не изменилось. Каким бы прожженным политиканом он ни был, а польза для Тверди для него кое-что значила. Иначе я просто презирал бы его и отказывался считать отцом. Но конкретные люди для него никогда не были какой-то особенной ценностью. Не для них он послал меня искать пресловутый ребус-фактор. Что ж, я нашел его. И много ли с того Варламу проку?

Девочка на диване шевельнулась и застонала во сне. Она просто спала, действие летаргатора кончилось что-то уж очень быстро. Впрочем, чему удивляться? Черный корабль – он и есть черный корабль. Наверное, мне следовало бы спросить Вилли, чего корабль не может сделать, и Вилли затруднился бы с ответом.

Внимательно, но без особого удивления я смотрел, как розовеют бледные щеки Франсуазы, как исчезают синяки, как ее ветхая, тысячу раз перестиранная ночная рубашонка быстро превращается в совершенно новую на вид, как вырастает из спинки дивана махровый плед, сам собой укрывая девочку… Я продолжал привыкать к чудесам. Что могло бы помешать ореолитам помочь всем несчастным в мире людям?