Человек с большим будущим

Беда была в том, что мое расследование двигалось по пути «Лузитании»[67] и у меня не было никаких шансов спасти корабль без помощи молодого сержанта.

— То, что случилось в Амритсаре, — сказал я, — если все было именно так, как вы говорите, — это, я не спорю, преступление. Но ваша отставка никак не поможет погибшим. Напротив, если вы останетесь, мы сможем постараться помочь хотя бы одному индийцу.

— Вы о Сене? — Банерджи горько рассмеялся и сделал глоток кофе. — Ему уже ничем не поможешь. Что бы мы ни делали, его повесят.

— И вас не станет мучить совесть? Как вы будете жить, зная, что перестали бороться за человека, которого считаете невиновным, исключительно в знак протеста против того, что не в силах изменить?

Он ничего не ответил, и я, почувствовав, что нашел слабое место, продолжил атаку:

— Сену осталось недолго. Максимум — несколько дней. Именно вы первый предположили, что он может быть не виноват. Если вы все еще в это верите, то должны продолжать расследование ради него.

Сержант колебался. Я видел это по его глазам. Настало время предложить ему компромисс.

— Мне нужна ваша помощь, Несокрушим. Я не справлюсь один, а Дигби больше всего на свете хотел бы увидеть Сена на виселице. Ведь его тогда ждет это проклятое повышение. Не принимайте никаких решений, пока мы не распутаем это дело. Вот все, о чем я прошу.

Банерджи допил свой кофе.

— Хорошо, — согласился он по размышлении. — Я отложу решение до тех пор, пока дело не будет закрыто.

— Вот и отлично! — сказал я с чувством.

Он улыбнулся:

— Кроме того, вы правы: уйти сейчас мне не позволит совесть.

— Молодчина, — одобрил я. — Не сомневаюсь, Сен оценил бы ваше усердие.

— Я говорю не о Сене, сэр. А о том, что я не могу уйти, если есть шанс, что младший инспектор Дигби пойдет на повышение и, возможно, станет вашим начальником… сэр.

Мы возвращались на Лал-базар по улицам, охваченным лихорадочной суетой. Оливково-зеленые грузовики, набитые солдатами, проносились мимо нас на север, изрыгая черный дым из выхлопных труб. Сипаи готовились занять позиции по периметру Дэлхаузи-сквер. Под руководством молодого офицера-британца они устраивали контрольно-пропускные пункты и раскладывали мешки с песком вокруг входов в «Дом писателей», центральное почтовое отделение и телефонную станцию.

Само здание на Лал-базаре практически опустело. Почти все патрульные, офицеры и рядовые сотрудники были направлены в места, где предположительно могли возникнуть беспорядки. Остались только пеоны и администрация. Они и, конечно же, следователи. Их время придет, если тучи окончательно сгустятся и начнут гибнуть люди. Попросив Несокрушима подождать в моем кабинете, я отправился в центр связи. Я намеревался узнать последние новости, но, помня о душевном состоянии сержанта, рассудил, что брать его с собой не стоит. Он все еще колебался, и меньше всего мне хотелось, чтобы он увидел неотредактированные отчеты о событиях в стране и снова решил подать в отставку.

Однако мне даже не пришлось читать последние донесения, чтобы понять, что положение ухудшается. Хватило взгляда в окна на четвертом этаже. На севере и на востоке поднимались столбы густого дыма, и небо от них темнело, как от муссонных облаков.

Время близилось к полудню. Центр связи, подогреваемый теплом от электроприборов, превратился в духовку. Службу несла уже другая смена: утренний белый офицер и двое констеблей-индийцев уступили место аналогичной команде — двум другим индийцам и их белому начальнику. Я прочел несколько наиболее свежих отчетов. В большинстве крупнейших городов сгущались тучи. Из Дели приходили противоречивые сообщения: военное руководство пошло ва-банк и восхваляло Дайера как спасителя империи, гражданская же администрация высказывалась более сдержанно. Путаные сведения и первые признаки паники. Из Пенджаба не было ничего. Как будто вся провинция просто исчезла с лица земли.

Я был на середине отчета о состоянии дел в Бомбее, когда в комнату, тяжело дыша, ворвался Несокрушим. Пот тонкой струйкой стекал у него по виску.

— Сообщение из таны в Коссипуре, — едва переводя дыхание, сказал он. — От младшего инспектора Дигби. Плохие новости.

Двадцать восемь

«Уолсли» в гараже не оказалось. Как и остальных машин. Весь немногочисленный автотранспорт Имперской полиции был отправлен в районы, где начались волнения. В конюшнях оставалось несколько лошадей, и я уже приглядывал для нас с Несокрушимом пару, но сержант посмотрел на меня так, словно я предложил ему сойтись врукопашную с медведем.

— Это обученная полицейская лошадь, — заметил я, — а не дикий бык.

— У меня вызывают сомнения не способности лошади, — ответил он. — Мне кажется, боги не создали бенгальцев для верховой езды.

Я мог приказать ему лезть на лошадь, но смысла в этом не видел. Что, если он сломает шею или, что еще хуже, снова попробует подать в отставку?

— У вас есть другие предложения? — спросил я.

Как оказалось, другие предложения у Банерджи были, и через десять минут мы уже ехали в Коссипур, поймав один из попутных армейских грузовиков, двигавшихся в северном направлении.