Человек с большим будущим

— Хорошо. Предъявите ему обвинение нынче же. Если получится, добейтесь сотрудничества. Скажите, что если не расскажет все начистоту, то мы немедленно передадим его подразделению «Эйч». Мы, конечно, в любом случае его передадим, но об этом ему знать необязательно. Мы все обсудили, господа?

— Сэр, — сказал Дигби, — что сказать репортерам? Они уже наверняка пронюхали о вчерашнем фейерверке и будут задавать вопросы.

— Отвечайте, что мы ведем расследование и скоро сделаем подробное заявление. Не хочу, чтобы в прессе появилось что-то конкретное, пока мы не предъявим обвинение Сену. Итак, господа, — заключил он, — если это все, я подготовлюсь к своему «исчезновению» до конца дня. Если я вам срочно понадоблюсь, сообщите Дэниелсу. А так я сам вызову вас для доклада ровно в шесть часов вечера.

— Начало допроса: десять часов утра двенадцатого апреля 1919 года.

В комнате было тесно, душно и градусов на десять жарче, чем хотелось бы. Мы впятером набились в помещение, больше подходившее для двоих. В воздухе висел резкий запах пота. Сен сидел рядом с врачом, уставясь в пол. Возле меня расположился Дигби. Нас с арестованным разделял видавший виды железный стол. В торце стола устроился Банерджи с желтым блокнотом и авторучкой.

В протокол были внесены начальные сведения: «Допрос ведет инспектор уголовной полиции капитан Сэмюэл Уиндем при участии младшего инспектора уголовной полиции Джона Дигби и сержанта С. Банерджи».

Недостаток сна и дыра в руке — не лучшая подготовка к допросу. Утешало только, что Сен выглядел еще хуже. Он был одет в тюремную одежду установленного образца — рубаху и штаны свободного кроя, стянутые шнурком на талии. Защитный цвет, пометки черным. Скованные наручниками руки лежали на коленях.

— Пожалуйста, назовите свое имя для протокола.

— Сен, — ответил он. — Беной Сен.

Голос звучал устало.

— Вам известна причина вашего ареста?

— Разве вам нужна причина?

— Вас арестовали по подозрению в убийстве.

Лицо Сена осталось бесстрастным.

— Когда вы вернулись в Калькутту?

Молчание.

— Где вы были вечером восьмого апреля?

Снова молчание.

У меня не было ни времени, ни желания идти у него на поводу.

— Послушайте, Сен, похоже, вы не цените своей удачи. Вам повезло, что вас арестовала полиция, а не военные. Поэтому вас допрашивают в этой приятной обстановке в присутствии врача, и все сказанное вами попадет в протокол. Если вы откажетесь с нами сотрудничать, мне ничего не останется, как передать вас нашим друзьям в Форт-Уильяме, а они не так охотно играют по правилам, как мы.

Сен оторвал взгляд от пола и насмешливо фыркнул:

— Вы говорите о правилах, капитан. Тогда скажите, почему ваши правила их не касаются?

— Здесь не вы задаете вопросы, Сен.

Он улыбнулся.

— Я спрашиваю еще раз: когда вы вернулись в Калькутту?

Он смерил меня долгим взглядом, как будто оценивая, потом поднял руки и положил их на стол. Раздался тихий лязг — металл стукнул по металлу.

— Я прибыл в город в понедельник на прошлой неделе.

Я кивнул.

— Зачем вы приехали?

— Я бенгалец, родился и вырос в Калькутте. Здесь мой дом. Разве мне нужна особая причина, чтобы вернуться?

Полемизировать я не собирался.

— Просто ответьте, зачем вы приехали. Почему именно сейчас?

— Я вернулся, потому что меня позвали.

— Кто позвал? И с какой целью?

— Простите, капитан. Я не раскрою имена других патриотов.

— Нам известно, что вы выступили с речью в доме человека по имени Амарнатх Дутта.

Это его немного расшевелило.

— Вы можете гордиться своими шпиками. Признаю, что я действительно выступил с речью. Я говорил перед собранием прогрессивно мыслящих людей о независимости.

— Известно ли вам, что такие собрания незаконны?

— Мне известно, что ваши законы запрещают такие собрания и называют подобные речи мятежными. Согласно вашим законам, индийцы не имеют права собираться в своих собственных домах и говорить о своем стремлении к свободе в собственной стране. Эти законы были приняты англичанами без согласия индийцев, которых они касаются. Вам не кажется, что такие законы несправедливы? Или вы считаете, что индийцы, в отличие от европейцев, не должны иметь права определять собственную судьбу?

— У нас здесь не политический диспут. Просто отвечайте на вопрос.

Сен рассмеялся и с глухим стуком ударил наручниками по столу:

— Но это диспут и есть, капитан! Как же иначе? Вы полицейский. Я индиец. Вы выступаете на стороне системы, которая держит мой народ в подчинении. Я — человек, стремящийся к свободе. Единственный вид разговора, который возможен между нами, — это политический диспут.

Боже, как же я не любил политиков. Психопаты, серийные убийцы — пожалуйста, сколько угодно! Допрашивать их, по сравнению с политиками, — чистый отдых. Все просто и понятно. Как правило, они сами с большой охотой признаются в совершенных преступлениях. Политики, напротив, почти всегда стараются заговорить зубы, оправдать свои действия, убедить следователя, что действуют во имя справедливости и высшего блага, и вообще, лес рубят — головы летят.