в масс-культуре России и Украины в обеих своих версиях: юмористической – в виде ТВ-джентльменов, МАСКИ-шоу, смешных журналов – и ностальгически-приблатненной (всевозможные отечественные и импортные произведения в жанре «русский шансон»), он реэкспортируется с Брайтон-Бич и из Израиля и чувствует себя пока вполне уверенно[398]
.Сама Одесса в фильме практически не появляется (за исключением сцены, где главный герой Федор Соколов обезвреживает маньяка на одесском пляже), однако с одесской топонимикой (рестораны «Ланжерон» и «Одесса», казино «Золотой Дюк», магазин «Черное море») мы сталкиваемся в Америке, куда русский агент отправляется для борьбы с русской мафией. Брайтон-Бич показан в фильме в совершенно ярмарочном духе. С атмосферой царящего здесь праздника Соколов сталкивается, придя в ресторан, где веселятся эмигранты, которые благодаря оборотистости и смекалке обеспечили себе благополучную жизнь.
Квинтэссенцией карнавальности становится, конечно, парад исторических личностей в исполнении главаря русской мафии по кличке Артист, который оказался неудачливым одесским актером, но смог таким образом реализовать свой талант лицедея. Персонажи фильма демонстрируют всемирно-историческое проникновение одесситов: наряду с известным всему Брайтону «дядей Мишей», который оказывается еще одной ипостасью Артиста, это мафиози Кац, бывший доцент Одесского университета, и «Рабинович из русской мафии», который ради разговора с Одессой способен прервать сеанс связи президентов СССР и США, и Моня, который выступает связным КГБ и передает русскому агенту шифровки.
Стоит ли говорить, что все эти персонажи говорят с характерной интонацией, время от времени вставляя одесские штампы и остроты вроде «Штоб я так жил» или «Если ты родился в Одессе, то это навсегда». В Одесском кораблестроительном институте учился и арабский шейх, которого выбирает своей жертвой русская мафия, и даже Саддам Хусейн, настоящее имя которого, как выясняется, Адик Гусман. Таким образом, экранизируя одесский миф в его космополитически-юмористическом изводе, Гайдай в своем фильме утверждает способность советского человека успешно обживать глобальную капиталистическую реальность и предвосхищает дальнейшее тиражирование одесского юмора на постсоветском пространстве.
Как свидетельствуют биографы Леонида Гайдая, у него были непростые отношения с комедией. Будучи мастером этого жанра, он неоднократно стремился вырваться из привычных схем, чем, по-видимому, и объясняются его попытки заняться экранизацией классики, которые оказались в большинстве не столь удачными, как его комедийные шедевры. Дмитрий Харатьян вспоминал, что в процессе работы над «На Дерибасовской хорошая погода…» Гайдай сказал ему о своем желании снять экранизацию «Идиота» Достоевского. Однако самые последние фильмы режиссера свидетельствуют о его приверженности к уже опробованной модели. Попытка реализовать ее в новом, уже перестроечном, контексте не принесла каких-то открытий, но стала своего рода «капсулой времени». Она законсервировала опыт оптимистического расставания с советской культурой, космополитическое видение которой переживает в фильме Гайдая наибольший взлет. Схожее видение мы находим в другом комедийном блокбастере середины 1990‐х – картине Владимира Меньшова «Ширли-Мырли».
В момент выхода последнего фильма Гайдая российская комедийная продукция – будь то «Патриотическая комедия», «Особенности национальной охоты» или «Окно в Париж» – все больше станет тяготеть к ироническому примирению с российской действительностью под девизом, озвученным пятнадцатью годами позже одним из героев фильма «День Радио»: «Потому, что это жизнь, а ее хрен поймешь – особенно в море…». «Частный детектив…» и «На Дерибасовской…» не только своеобразно документируют взлет «одесского кино», но и указывают причины его кризиса. Несмотря на усилия по поддержанию традиции и иногда удачные попытки ее актуализации, тривиализация «одесского юмора» и превращение «одесского мифа» в объект ностальгии все чаще вызывают у самих одесситов чувство неудовлетворенности и стремление найти новые источники одесской идентичности. Вторжение в Украину с его катастрофическими последствиями, в том числе и для восприятия русской культуры, несомненно, только усилит мотивации этого поиска.
Режиссер, которого для французов не существует