Человек с двойной тенью

Елизавета ничего не сказала, подошла к окну и застыла как изваяние, глядя в серую мглу за стеклами. Георгий сидел на кровати и тоскливо смотрел в стену. Ему хотелось, чтобы все поскорее закончилось, причем не обязательно взрывом шахты, а чем угодно, но только бы закончилось. Он устал. Ах, как же он устал! А ведь взрыв еще не конец всем его бедам. Еще ему придется ликвидировать Геппа. А затем… А что затем? А затем ничего ясного, определенного, конкретного. Позволит ли ему Елизавета убраться из Прокопьевска на благословенный покой, как она ему обещала, или велит оставаться здесь и дальше и ждать других распоряжений? Каких распоряжений, от кого? Что в следующий раз нужно будет взорвать Георгию? Кого убить? А может, она захочет ликвидировать и его, Георгия? Скажет своему Вилли, и… Не верил Миловидов Елизавете и ее обещаниям, а потому надо бы ему подумать о своем спасении самостоятельно, без Елизаветы, втайне от нее. Да, но что ему делать? Куда податься? Да еще так, чтобы ни Елизавета, ни Вилли, ни еще кто-нибудь его никогда не нашли? На все эти вопросы у Георгия не было ответа.

Они прождали до самого утра, но похоже было, на шахте ничего не произошло.

– Не знаю… – Георгий посмотрел на Елизавету красными от бессонницы глазами. – Мало ли что могло им помешать? Сегодня увижу Геппа, и все станет ясно. Думаю, что операцию перенесли на следующую ночь. Ночью раньше, ночью позже – какая разница?

Елизавета ничего не ответила. Она вообще не произнесла ни слова за всю ночь и за все утро. Она только смотрела на Георгия взглядом, в котором острые льдинки не колыхались, а застыли в неподвижности, будто там, в глазах, поселилась зима или сама смерть.

Едва Георгий переступил порог шахтовой конторы, ему сразу же сообщили, что его ждет директор шахты.

– Зачем? – спросил Миловидов, и у него внезапно похолодело внутри.

– Не знаем, – сказали ему. – Говорят, какое-то совещание. Срочное.

В кабинете директора было много народа – весь руководящий состав шахты. Сам директор был мрачен и задумчив.

– Значит, такое дело, товарищи, – начал он. – Сегодня ночью на нашей шахте произошло чрезвычайное происшествие. Ужасное происшествие, если называть вещи своими именами. Органами НКВД была изобличена и задержана группа фашистских диверсантов, которая намеревалась взорвать шахту. Взяты с поличным, чуть ли не в самый момент взрыва. Вот так, товарищи. Враг не дремлет, и добрался он уже и до наших мест.

Собравшиеся зашевелились, послышался ропот, а за ним и вопросы: как, кто, когда?

– Ничего больше не могу сказать, – сказал директор. – Ведется расследование, так что сами понимаете… Наше дело – удвоить, утроить, да что там – удесятерить политическую и иную бдительность, потому что враг пойдет на все, чтобы добиться своего. Наша шахта, как вы знаете, одна такая на весь Прокопьевск, так что понятно, откуда и куда ветер дует. До вечера прошу подготовить соответствующие ситуации предложения, а вечером все должны быть у меня. Будем совещаться и принимать решения.

Георгий вышел с совещания, не ощущая сам себя. Ему казалось, что у него все внутри застыло и он никогда больше не сможет ни пошевелиться, ни вымолвить ни слова, ни тем более предпринять какое-либо осмысленное действие. А действовать надо было непременно, потому что случившееся было концом его жизни. Это Георгий понимал своим застывшим разумом. Ведь если Гепп расскажет, от кого он получал задания… А он, стремясь во что бы то ни стало сохранить себе жизнь, расскажет. Все, кто попадает в НКВД, рассказывают, значит, расскажет и он. И тогда придут и за Георгием.

Нужно доложить о произошедшем Елизавете! Доложить немедленно, во всех подробностях! Или ничего не докладывать, а просто немедленно покинуть шахту, город, и бежать, бежать!.. А Елизавета пускай как хочет, так и поступает. Что ему до Елизаветы? Кто она Георгию? Но, с другой-то стороны, куда побежишь? Как побежишь? И далеко ли убежишь? И умеешь ли ты, Георгий Миловидов, убегать, таиться, прятаться? То-то и оно. А значит, поймают. Не сегодня, так завтра, а конец один.

Нет, бежать – не выход. А нужно сделать вот что. Все-таки следует немедленно, не теряя ни секунды, бежать домой и рассказать о случившемся Елизавете. Да, именно так, иного выхода просто нет. И пускай Елизавета его, Георгия, спасает. Как хочет, но спасает. Он, Георгий, ей еще пригодится. Война еще не закончена, значит, он будет еще полезен.

Запыхавшийся, растрепанный и бледный, Миловидов предстал перед женщиной.

– Ну? – не разжимая губ, спросила она.

– Все! – нелепо взмахнул руками Георгий. – Концерт не состоится! Погасла твоя «Черная свеча». Арестовали их. Всех. С поличным взяли. Бежать нам надо. Скрыться! Потому что, если Гепп все им расскажет, они придут за мной. А значит, и за тобой…

Весь этот сумбурный монолог Елизавета выслушала с непроницаемым лицом и не говоря ни слова. Она даже не сдвинулась с места и больше походила на каменное изваяние, чем на живого человека.