Человек с фасеточными глазами

Когда я училась в начальной школе, то вставала всегда очень рано, потому что мне нравилось ходить в школу окольными дорогами, и я, наверное, после пяти выходила из дома. Часов у меня не было, и я даже не знала, сколько времени. Я ручкой рисовала часы у себя на руке, стрелки подрисовывала на шесть часов десять минут. Мне тогда казалось, что у меня сверхспособности: если одноклассники спрашивали, который час, то я всегда могла нереально точно назвать время. Нет, на полном серьезе, нереально точно. У меня где-то внутри как будто жило время, и оно там ходило-бродило, ходило-бродило.

Мне тогда нравилось смотреть, как один высокий и смуглый мальчик играет в баскетбол. Его звали Паук. Руки и ноги у него были длинными, движения очень нравились всем, но, на самом деле, когда он играл, то был таким серьезным и, правда, очень красивым. Я до сих пор могу голову потерять, если вижу, что у мужчины серьезное выражение лица. Будь он толстый или худой, высокий или низкий, с деньгами или без, это все равно. Но когда он нахмурит брови, размышляет о чем-нибудь таком неразрешимом, уставившись на какую-нибудь работу в своих руках, то такой мужчина, по-моему, самый привлекательный. Я обычно смотрела, как Паук играл в баскетбол, до шести десяти вечера, потому что потом он возвращался домой в полседьмого. Его отец разрешал ему приходить домой не позже полседьмого.

Как только время приближалось где-то к шести десяти, я притворялась, что смотрю на часы. Тогда Паук прекращал играть и отходил на край площадки, кое-как вытирая пот своей одеждой. Дорога домой у нас была отчасти одинаковая, Паук шел далеко-далеко-далеко позади меня, толкая велосипед, но никогда не равнялся со мной. А когда мы доходили до перекрестка, я останавливалась, и Паук проходил мимо, глядя на меня и смущенно улыбаясь, говорил «До завтра!», а потом шел домой. Я весь день ждала этого момента, когда он улыбнется и скажет «До завтра!».

В то время инá обычно работала до пяти утра, а когда приходила, то готовила мне завтрак и шла спать. Она по привычке спрашивала меня, во сколько вчера я вернулась домой, и я всегда отвечала «в шесть десять». Иногда я не тратила деньги на ужин, которые мне давала инá, и покупала на них средства от загара, потому что я казалась себе слишком смуглой и некрасивой, и мне хотелось стать белее. А ужинать я бегала к соседям. Они ко мне очень хорошо относились, даже сами приходили спрашивать, не хочу ли я вместе с ними поесть. У нас это обычное дело, дети то туда бегают кушать, то сюда. Я помню, в тот год в селении пошли разговоры, будто неподалеку собираются сделать велосипедную дорожку вдоль реки, и дома, видимо, снесут. Немало чужих приходило в селение, говорили, что хотят помочь нам сопротивляться властям.

В селении был очень активный человек по имени Дафэн. Его все выбрали «вождем в городе». Я помню, он тогда стоял с микрофоном на трибуне, говорил всем:

– По сути дела проект городской реновации затевают, чтобы разобраться с нами, правильно?

Собравшиеся у трибуны отвечали:

– Правильно!

Потом он говорил:

– Мы ведь не бульдозеров боимся, без водителей они никуда не годятся, правильно?

– Правильно!

– Получается, что мы больше боимся людей, которые управляют экскаваторами. Будь то охраняющие нас или пришедшие снести наши дома, мы боимся и тех и других, потому что они нам не скажут, почему они это делают, потому что их «почему» и наше «почему» коренных жителей вообще разные, правильно?

И все внизу кричали:

– Правильно!

Я до сих пор еще помню все эти фразы. Иногда протестующие устраивали вечернюю встречу, и просили меня спеть что-нибудь. Когда я пела песни, которым научила меня инá, у стариков и молодых слезы наворачивались на глаза и падали, все равно что капли дождя.

Несколько раз власти отключали нам воду и вырубали электричество, а потом и вправду снесли дома в селении. Мало-помалу люди стали переезжать в построенное властями «социальное жилье». Я про себя думала, что вся эта борьба вообще ни к чему не привела. Правительство такое могущественное, а мы такие маленькие. Правда, власти иногда сами не знали, что делать: люди, жившие в селении, часто снова строили дома на месте снесенных экскаваторами, подбирали ненужные вывески, рекламные щиты, находили листы вагонки, шифер и плавучую древесину, из всего этого возводили дома. Пускай просто и красиво, зато жить можно было. Вообще-то все, кто там жил, были из самых разных селений, не все были из наших, из амúс. Инá говорила, что многие, как и она, наугад приезжали в Тайбэй, даже без денег на обратную дорогу. Инá недоумевала: «Они нас выгоняют отсюда, чтобы мы переехали, а куда нам переезжать-то? Жить в этих комнатушках, где и не продохнуть, мы не привыкли, тем более что домовладельцы-китайцы нас называют „дикарями“, презирают нас». Ляо так быстро помог инá построить дом, и это, по-моему, единственная причина, почему инá не ушла от него.