ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ

— Опомнись, товарищ! — Глаза Федора метнули молнии. — Тебя сбивают с толку меньшевики. Тебе, к примеру, война выгодна, ты веришь в царские милости?

— Не я ее зачинал... — смутился рабочий. — Еще охота пожить, глянуть, что будет. Может, и верно — добьемся свободы.

— Ну, а насчет милостей?

— Кто поверит в то, что волк ив любви к овце пасет ее.

— То-то и оно! — воскликнул Федор под общий смех.

Тут раздался свисток «Овечки». Вскрикнул коротко и захлебнулся.

Люди обернулись к воротам, где стоял дозорным какой-то слесарь. Он заслушался агитатора и позабыл, что ему поручили следить за двором.

Прильнув к щелке в калитке глазом, он тотчас же отпрянул:

— Полиция, братцы! Сюда чешут...

Все растерялись. Не ожидали от царских слуг такой прыти.

— Минуточку! — сказал Федор. — Спокойствие и выдержка. Все по рабочим местам. Помните — собрания не было.

— А ты... Тебя-то, товарищ Виктор, куда?

— Я? — Федор озорно подмигнул. — Дайте мне ключ или молоток.

Стражники уже грохали кулаками и сапогами в ворота.

— Открывай, шантрапа! Живо, не то стрелять будем.

Промывщик котлов шептал Федору:

— В случае чего, товарищ Виктор, ныряй под паровоз в смотровую канаву третьего стойла. В конце канавы есть лаз во двор. Небось под паровоз чистоплюи в мундирчиках не сразу сунутся!

Отодвинув засов на воротах, слесарь буднично спросил:

— По какому случаю тарарам, господа полиция? Вроде не горим и не тонем — спасатели не требуются...

— Закрой хайло! Почему все двери на запоре?

— А от холоду. Харчи плохие, вот дроздов и хватаем.

Оттолкнув слесаря, городовые рассыпались по всему депо и мастерским. Искали агитатора-белоручку, а тут одни чумазые... Уйти он не мог — депо окружено стражниками.

— Где приезжий агитатор, где подстрекатель? Мы вам покажем, как устраивать противозаконные сборища!

— Аги...агинатор? — прикидывался дурачком слесарь. — А вы и вправду покажете, как получше устраивать собрания?

Отвесив шутнику добрую оплеуху, участковый пристав стал проверять каждого рабочего. Возле него егозил шпик в куцем пальтишке. Федор поморщился: тот самый, которого он окатил водой из колонки на станции Синельниково. Глиста с вытянутыми губами и воровскими глазами на мучнисто-белом лице! «Собачья морда»...

Пристав ходил по депо, подозрительно оглядывая слесарей.

— Не этот? — спрашивал он у шпика. — Присматривайся получше! Крамольники ловко маскируются... Может, этот?

Шпика душила злоба. Давно уже он гоняется за неуловимым подпольщиком. Сегодня было точно известно, что Федор Сергеев выступает в депо. Невидимка он, что ли? А тут еще пристав заладил как попугай: «Этот, этот?»

А Федор уже успел вымазать лицо и руки сажей и, деловито склонясь над полуразобранной рессорой, отвинчивал гайку за гайкой. О том, что очередь дошла до него, Федор понял по небрежному баску пристава:

— Эй ты, малый! Повернись-ка... Фамилия? Руки покажи.

Не выпуская из рук гаечного ключа, Сергеев лениво разогнулся и надвинул картуз поглубже на глаза.

— Шматько, — бросил он сердито первое, что пришло на ум.

Смотрел мимо сыщика, ощущая на себе его омерзительно липкий взгляд. Будто ползет по щеке мохнатый паук, а ты не имеешь права смахнуть его, раздавить.

Шпик жадно изучал лицо Федора. Сверял его черты лица со своей памятью и фотографией студента Сергеева, некогда арестованного в Москве. Правда, после сходки на Тверском бульваре минуло больше двух лет.

Верно, слесарюга круглолиц, глаза серые и возраст подходящий. Но усы? Тут филера осенило:

— Шапку, шапочку извольте снять, господин рабочий!

— Картуз? — оттягивал время Федор, поняв замысел шпика опознать по волосам. — Здесь не церковь, а вы не святые.

К филеру бочком приблизился мастер и что-то шепнул ему на ухо.

Федор понял — медлить нельзя. Мастер выдал его.

И когда шпик заорал отчаянно: «Держите его, держите! Он это, он самый!»—Федор взмахнул тяжелым ключом и ринулся к смотровой канаве третьего стойла. Городовые расступились, пшик в ужасе зажмурился.

Спрыгнув в канаву, Сергеев скрылся под паровозом.

Темно, хоть глаз выколи. Над головой громада тендера и паровоза, под ногами жирная грязь. Душно, пахнет керосином и сырой гарью. Из поддувала светлячками выкатываются раскаленные угольки и с шипением гаснут на дне канавы.

Федор наклонился и стал пробираться вперед. «Где же лаз? Кажется, я впопыхах спрыгнул не в ту канаву...»

Впереди блеснула тонкая полоска дневного света.

Но железная дверца из лаза во двор заперта. Руки Федора торопливо шарили, пытаясь нащупать засов или крючки.

Шпик наверху бесновался, однако полицейские не спешили. Нырять в темень под горячий паровоз? Беглец и сам выйдет. Пристав время от времени нагибался к яме и благодушно покрикивал:

— Вылазь, политик, не валяй дурака! Не ночевать же там?

Нащупав засов, Федор обрадованно толкнул дверцу. Петли ржаво скрипнули, и после темноты даже пасмурное вечернее небо на миг ослепило его.

Федор открыл глаза. Лаз выходил в яму неправильной формы, а на ее краю сидели орлами два городовых и похохатывали:

— Ручку подать? Давно тебя, соколика, дожидаем...