Человек с картинки

И тогда она поняла, что он не позвонит уже никогда. Теперь она знала наверняка – он женился, и у него началась новая жизнь, в которой для нее уже не было места.

Ей было больно. Она молчала. И ответом ей было такое же молчание. Она знала, что больше уже никогда не увидит его и не услышит звука такого родного ей голоса.

Она сидела на окне, глядя на улицу. По щекам ее бежали слезы. Теперь все уже казалось ей сном, все их прошедшие встречи, все их долгие разговоры были будто бы вымышленными, ненастоящими, существовавшими разве что только в ее воображении.

Явью было только одно. Настоящим был только их разговор, последний разговор – который длился всего четыре минуты. Она знала – ничего поделать нельзя, ничего изменить невозможно, остается только оставить в памяти единственные минуты ее настоящего, не вымышленного счастья – всего четыре минуты. Четыре минуты, способные сделать человека безгранично, неописуемо счастливым. Четыре минуты, в которых была вся ее жизнь – а более не было ничего. Ничего больше не могло быть более ярким, более значимым. Лишь только эти четыре минуты. Четыре минуты разговора с подлецом, способные сделать безгранично счастливым другого, хрупкого, человека.

...

21.06.2009

Одна

Она сидела одна, и не было ей дела ни до кого вокруг, и не было никому дела до нее. Она сидела совсем одна, на перекладине детской горки, оперевшись ногами о перекладину напротив, согнув ноги в коленях, ссутулившись и сжавшись, кутаясь в промокшую от дождя кофту, спрятав голову под ее влажным капюшоном. Она сидела, и края ее мокрых джинсов нависали над детской горкой, они были уже насквозь пропитаны грязью, отчего ей было еще противнее и горше. Она сидела, одинокая заплаканная девочка, и курила вонючую надоевшую сигарету, и пила бутылку опротивевшего ей пива, и плакала снова, склонив голову на свои колени. Иногда она оглядывалась, пытаясь понять, не подойдет ли к ней кто-нибудь, не пожалеет ли – но к ней никто не подходил, и она опять плакала, сжимаясь от тоски и горечи.

Неужели он не пойдет ее искать? Неужели для него неважно, куда она ушла одна в этот вечер и этот дождь? Она оглядывалась, высматривая его где-нибудь в тени дождливого двора, но он все не приходил.

Она знала, что он не придет. Знала, что он предпочтет сидеть дома – дома, где они жили вместе – в тепле и сухости, уставившись в телевизор, вместо того, чтобы идти за ней. Но, может, он хотя бы позвонит? Или хотя бы напишет ей телефонное сообщение, пусть злое, пусть холодное, но по крайней мере означающее то, что ему небезразлично, что она сейчас где-то совсем одна плачет на улице? Но телефон молчал, и это означало – да, ему безразлично, он не привык слишком много думать о других, и она горько плакала от обиды и одиночества.

Она понимала, что, должно быть, сейчас производит жалкое впечатление со стороны, но это для нее не было важным, душу ее заполнила тоска и боль, и только это сейчас имеет для нее значение. Ну и пусть она выглядит как угодно, хоть как наркоманка, хоть как алкоголичка, хоть как истеричка – все равно! Ну и пусть, только бы он понял, только бы захотел наконец понять ее, только бы пришел за ней, а иначе – это разве любовь?

Но он не приходил. И он не звонил. А дождь не прекращался, и усталые слезы начали подсыхать на щеках от бессилия и безысходности.

Какая же это любовь? Разве любимые чувствуют себя одинокими и брошенными, разве шатаются они по промозглой улице, как беспризорники? Разве сидят они под дождем на улице, обессилев от тоски и обиды, разве жжет у них что-то в груди так больно, разве это – правильно?

Она не знала, куда ей пойти. Она не знала, что ей делать дальше. Она не знала, как прекрасный день может заканчиваться таким отвратительным вечером.

Она сидела и оглядывалась по сторонам, но уже не ожидая помощи, а скорее по привычке остерегаясь, не поджидает ли ее где-нибудь опасность. На улице мало людей. Кому нужно выходить в такой дождь? А те, кто есть, не внушают особого доверия.

Вдруг ей угрожает какая-нибудь опасность, а ему все равно, все равно!

Некоторое время она слушала музыку в телефоне, чтобы хоть как-то скрашивать пустоту и одиночество, пытаясь подпевать вполголоса осевшим от слез голосом. Но скоро батарейка в телефоне села, и тишина напару с одиночеством снова обступили ее со всех сторон.

Только дождь.

Только слезы.

Ну и что, ну и что, все равно она будет так сидеть дальше, будет сидеть до ночи, до утра, пока он не поймет наконец, что он потерял, пока не осознает, как перед ней виноват – и в который раз уже очень перед ней виноват! Она будет плакать на улице, пока он не поймет наконец, пока не забеспокоится о ней, пока не пойдет ее искать!

Она бы на его месте пошла. Она бы нашла его, попросила бы прощения, обогрела бы теплом своего сердца, избавляя от тоски и боли, от этого ужасного чувства одиночества и безысходности, она бы!..

Но это она.

А он?

Разве это любовь? Нет, любимые не должны чувствовать себя одинокими, так просто не может быть, не должно. Он любит по-настоящему только себя.