Человек с крестом

Тут же было решено заменить виселицу расстрелом.

Болвачева подвели к тюремной стене и хотели завязать ему глаза. Но он резко качнул головой и что-то гневно крикнул. Когда палач подошел второй раз, Болвачев изо всех сил ударил его пинком в живот. Палач охнул, перегнулся пополам и, шатаясь, — скрылся в воротах тюрьмы.

По знаку полицейского чина Строкова на Болвачева налетели шесть вооруженных винтовками полицаев и начали избивать его прикладами.

— Отставить!

Проханов, дрожа всем телом, подошел ближе. На Болвачеве едва держалась разодранная рубаха; в таком же состоянии были и синие штаны в крупную белую полоску. Он стоял босой на снегу, широко расставив ноги, и, сбычившись, исподлобья с ненавистью смотрел на полицейских, державших винтовки наперевес, будто они боялись, что смертник вот-вот сбежит.

Строков отчего-то медлил. Болвачев оторвал взгляд от полицейских и обвел им вокруг себя. Смотрел он поверх голов небольшой кучки насильно согнанных сюда людей, на чистое зимнее небо.

Но вот он глубоко вздохнул, огромным усилием воли сдержал стон и вдруг встретился глазами с Прохановым.

Некоторое время они смотрели друг на друга молча: Болвачев — с недоумением, Проханов — с ненавистью. Наконец смертник понял значение поповского взгляда. Понял и задохнулся.

— Подлец! Как же это мы…

Он вдруг выпрямился и крикнул:

— Люди!

Но в это время раздался залп. Болвачев вздрогнул, но остался стоять. Он еще силился что-то сказать, но не мог. А сказать нужно было во что бы то ни стало, и это держало его на ногах.

Все это понял Проханов и замер в ужасе. Сейчас он крикнет, и люди действительно узнают о нем правду.

«Надо Строкову, Строкову сказать!» — метнулась в голове мысль, но не было голоса, чтоб крикнуть, потребовать от этого мямли скорее, скорее стреляйте!

Полицейские, увидев, что партизан стоит, растерялись. Удивлен был и Строков, тюремный надзиратель царского времени. На его глазах много совершалось казней, но такое он видел впервые.

Строков закурил папиросу, глубоко затянулся и каким-то неприятным, скрипучим голосом подал команду.

— Заряжай!

Было видно, как прыгали винтовки у полицейских, не сводивших глаз с человека, который неимоверным усилием воли заставлял себя держаться на ногах.

А Болвачев все еще силился крикнуть, но не мог: он захлебывался кровью. Строков в это время равнодушно бросил:

— Пли!

Раздался залп. Но ни одна пуля на этот раз не попала в смертника. Болвачев хотя и вздрогнул всем телом, но опять устоял. Он с ненавистью смотрел на Проханова и ловил, ловил воздух ртом, будто надеялся: вот сейчас ом наполнит легкие и крикнет.

— Да стреляйте же вы! — голос Проханова захрипел и сразу погас.

Строков бросился к полицейским.

— Вы что, сами к стенке хотите стать? Огонь, мать вашу…

Новый залп свалил Болвачева, но жизнь не ушла из его тела. Он лежал на боку с открытыми глазами и не отрывал ненавидящего взгляда от священника. Тот увидел улыбку смертника.

Нервы Проханова не выдержали. Он издал какой-то нечленораздельный звук и бросился бежать. Когда выбирался из толпы, он встретился глазами с церковным конюхом. Это был слабый, морщинистый старик, который едва-едва держался на ногах.

В это время раздался последний залп уже в поверженного на землю человека. Проханов споткнулся и едва не упал. Он — бежал не помня себя, забыв даже о машине, которая ждала его за углом. От страха он потерял голову. Страх гнал его прочь.

Наутро он не захотел вставать с постели. Утреннюю службу отменили. Прямо в постели он напился и заснул. Его разбудили, он кое-как отслужил. А когда возвратился домой, услышал о разгроме немецких войск на Волге.

Проханов долго стоял в неподвижной позе. Очень долго. Было ощущение, что его прибили к стене гвоздями. Его мутило, ему не хватало воздуха, ему казалось, что он горел жарким пламенем. И все-таки, собрав все силы, он выпрямился, сделал шаг, другой и вдруг в беспамятстве рухнул на мягкий ковер.

Болезнь длилась больше месяца. Он бредил, выкрикивал страшные слова, уговаривал кого-то упасть, причем, то просил его ласково, то вдруг кричал диким голосом. Но еще чаще Проханов повторял фамилию Никифорова.

Многие считали, что священник рехнулся, только церковный конюх уверенно сказал, когда услышал бред больного:

— Поднимется. Такие всегда поднимаются.

Заменить заболевшего приехал сам протоиерей Кутаков. Он аккуратно служил, крестил, отпевал, но делал все как-то механически, совсем не так, как их петровский настоятель, — живо, напористо, то с гневом, то вдруг в печаль ударится.

Не таков был Кутаков. От проповедей он категорически отказался, а от службы по-«убиенному германскому воинству» ускользнул. Уехал куда-то.

Когда Проханов поднялся, у них состоялся долгий и откровенный разговор. Оба они плакали. На прощанье Кутаков сказал:

— Прощай, Василий. Не Забывай нашего с тобой разговора. Только родная земля исцелит от недуга…

Утром Кутаков уехал к себе, а вскоре до Петровска дошел слух — протоиерей Кутаков скончался.