Человек с крестом

«Русское православное братство», с целью привлечь верующих на сторону оккупантов распространявшее слухи, что «коммунисты вешают всех священников», потерпело фиаско… Десятков долго не мог понять, каким образом он стал «важной персоной», а когда до него дошел смысл им содеянного, отец Иосиф мучительно покраснел.

— Попал я в историю, — сокрушенно качал он головой. — Какой же я политик? Просто русский. Люблю матушку-Родину… Нет мне жизни без нее…

Глава 8 Визит к епископу

Весь вечер Проханов не находил себе места. Все его угнетало, все раздражало. А тут, как на грех, когда он шел домой после разговора с Десятковым, навстречу попалась Маргарита. Она не прошла мимо, а проплыла с поднятой головой. Не заметила, не поклонилась, только злобно пробормотала что-то себе под нос.

Вот глупая и скверная баба. Пришлось все-таки порвать с ней; терпеть ее тупость и обжорство было просто невозможно. Растолстела, опустилась, не женщина, а какое-то животное. Она стала еще более религиозной. Молилась по целым часам. Начинала она со сладостного шепота, а потом все громче, громче и наконец принималась петь. Голос у Маргариты был визглив, слуха, конечно, никакого; псалмы ее, исполняемые фальшивым голосом, да еще с каким-то нездоровым подвыванием, доводили отца Василия до бешенства.

Откупился от нее и выгнал. Вот уже два года Маргарита гадит ему потихоньку, распускает сплетни, скандалит.

Но злобится она не столько на него, сколько на Евдокию, новую его приживалку.

Маргарита дала зарок извести Евдокию. Однажды они даже подрались. Откуда сила взялась у этой тихони Евдокии? Даже с его могучими мускулами Проханов никак не мог разнять своих любовниц — клещами стиснули по рукам и ногам друг друга и только хрипели…

Он выгнал их обеих и проследил, чтобы действительно пошли в разные стороны. И только месяца через два он возвратил Евдокию.

У.Мысли о Маргарите на некоторое время отвлекли его от разговора с Десятковым.

И что за время настало? Нет к тебе ни уважения, ни внимания, ни помощи. Совсем не то, что во времена военные. Уж как с ним носились. А сейчас? Каждый, к кому ни обратишься, старается поскорее отделаться от тебя. Даже разговаривать стесняются, кроме, конечно, старушек, которых он ненавидел.

Да, ненавидел. Но не рубить же сук, на котором сидишь. Они кормили его, поили. Проханов понимал, что должен благодарить их; но вместо благодарности — холодное презрение. И не было сил изменить это свое чувство. Особенно оно обострилось последнее время. Его просто мутило, когда он видел слезящиеся глаза, согбенные, спины, редкие седые волосенки и, главное, эти изуродованные души, изуродованные такими же, как он, отец Василий.

Что говорить, прав отец Иосиф. Тяжело служить делу, когда не веришь в него. — Бубнишь, причитаешь, кривляешься, а на тебя смотрят красными слезящимися глазами и как попугаи повторяют что скажешь. Как их любить, уважать?

Да, нелегко служить делу, в которое не веришь… Тяжело видеть, что служишь отмирающему, уходящему в прошлое. В церковь устремляются только слабые духом. Где-то он читал, кажется у Павлова, что религия только слабым нужна. Истинно так!

Но что же все-таки делать?

Проханов остановился перед столом и вдруг решил: надо — немедленно ехать в епархию. Завтра с утра, к владыке. Старик прижимист, просто жаден до нелепости, но все-таки дело с отцом Иосифом нужно завершить, иначе не избежать беды.

Проханов громко позвал Евдокию. Но никто не ответил на его зов.

«Куда ее черти унесли?» — раздраженно подумал он, а потом даже обрадовался: очень хорошо, что ее нет, не нужно объяснять, куда и зачем едет. Евдокия не любила его поездки в областной город, где у него водились «зазнобы». "

Захватив с собою легкий саквояж и рассовав по карманам деньги, — деньгами он запасся основательно, без солидного куша к епископу ходить невозможно, — Проханов возвратился в церковь и велел кучеру запрягать лошадь.

Как-то встретит его владыка? Проханов улыбнулся. Сколько лет прошло, но он до сих пор не мог забыть их первой встречи.

…Перед самой денежной реформой Проханов выехал в Москву В патриархии проходил какой-то совет. Его, правда, никто не приглашал, но не таков был Проханов, чтобы «отставать от жизни».

В то время он не носил длинных волос. Во всяком случае, когда он надевал обычный костюм, трудно было угадать в нем священника. Проханов взял билет в, плацкартный вагон — он не любил особенно выделяться.

В купе находилось только трое пассажиров. Один из них, обладатель двух объемистых корзин со всякой снедью, как потом выяснилось, бухгалтер, был человек необщительный, неразговорчивый. Он тщательно оберегал свой багаж от посторонних глаз. Когда бухгалтер садился за стол, Проханов и какой-то студент отодвигались от него подальше.

…Поезд покинул станцию поздно вечером, а когда они утром проснулись, в купе было уже не трое, а четверо.