Человек с ружьем

— Ага! Это liaulu у белых патроны подолегли! Молодчага товарищ Герасим! JIobkioi он все это удумал!

На место погасшей зарницы над остриями лиственей и елей заколыхалось зарево, которое стало быстро расти.

— Дяденька!—в испуге крикнул Кешка,—это Максимовское наше горит!.. Гляди-ка, занялось!..

Старик покрутил головой. Зарево охватило пол-неба. Багровые полосы зловеще вплелись в белый отблеск пожарища.

Пальба усиливалась...

VIII

Дядя Федот вдруг засуетился.' Он порылся в куче вещей, прибранных к сторонке, вытащил какую-то сумку, надел ее на себя, подобрал ружье и; патронташ. Затоптал потухавший кортер и, выколотив, сунул свою трубку за пазуху.

— Ты куда, дяденька?—испуганно спросил его Кешка. }

— Туда, паренек, надобно' мне... к ребятам. Вишь, оказия какая там пошла,... Нужно и мне туда податься... „

— Д пойду с тобой, дяденька!—в полосе у Кешки зазвенели слезы.—Я пойду!?

— Куда ты! Еще убыот тебя!

— Я пойду... я пойду, дяденька!.

Кешку охватило' какое-то болезненное нетерпение. В «его голосе прорывались рыдания.

Дядя Федот покрутил половой и задумчиво сказал:

— Да и впрямь.—не оставлять тебя, Куренка, одного... Пойдем, Коли судьба тебе такая...;

Они пошли навстречу зареву, навстречу грохоту сраженья.

И с каждым их шагом вперед пальба становилась слышней и оглушительней, и с каждым шагом зарево разгоралось ярче и багровее...

Они долго1 шли, молчаливые, слушающие, чего-то ждущие. Вдали засветлела знакомая Кешке поляна. За нею лес, озаренный заревом. А там, совсем близко, деревня, и в ней бушующий огонь, выстрелы, грохот и Кровь...

Лес словно ожил. Верхушки деревьев, облитые трепетным светом, казались живыми. Чудились новые шорохи и шопюты меж стволами, у травы. Гул перестрелки, долетая сюда, рассыпался на тысячи неуловимых, колеблющихся, блуждающих звуков. Словно вылезли из тайных недр леса его темные невидимые обитатели и теперь бродят от ели, к ели, от листвени к листвени, стелются по земле, ползут отовсюду, сходятся, расходятся и шепчут, перекликаются, тихо смеются...

Кешка жался к дяде Федоту и пугливо озирался кругом. Он слышал лесные шорохи, и его маленькое сердце вздрагивало от испуга.

Вдруг в шорохи и щопоты леса вплелся новый звук. Где-то совсем близко кто-то простонал.

Старик приостановился. Послушал. Стон повторился.

— Кто тут есть живой?—глухо спросил дядя Федот.

— Помогите!.. Кровью изошел ея...

Совсем недалеко', в стороне, прислонившись к дереву, чернел кто-то'.

— Чей ты?—наклонился над раненым дядя Федот.

Зарево вспыхнуло' ярче, отблески его поползли от

вершин вниз и озарили дядю Федота и раненого, и Кешку.

— Дядя Федот!—радостно' встрепенулся раненый.— Вот какой мне фарт... Перевяжн-ка меня чем ни на

есть... Ишь, кровь как хлещет...! Совсем я замирать стал. .Дядя Федот узнал раненош, (расстегнул свою сумку, вытащил из нее бинты, и стал неуклюже по-мужицки перевязывать окровавленную рану.
Раненый вскрикивал от боли, но бодрился. Видимо приход своего человека обрадовал его, влил в него силы.

— Ты никак, Силаитий?—опознал ело дядя Федот, налаживая перевязку.—Я, брат, тебя не сразу и признал.

— СилантиЙ, Силантий!—закивал тот.

— А Как наши?

Раненый оживился.

— Слышь. выбили мы белых из села... Так шарахнули, так шарахнули!.. Да и наших полегло- здорово... Пулемет, вишь, у белых... Как зачал косить—у нас так цепь цепью и полегла... А теперь мы их отогнали на ту сторону... Скоро- Им конец придет...;

Кешка, слушал торопливый, прерываемый глухими вскриками от боли, рассказ, и в нем загорелась дикая радость.

Но вдруг эта радость дрогнула.

— А как товарищ Герасим?

Раненый вдохнул глубоко, словно простонал.

— Товарища Герасима, слышь, подстрелили сволочи...

— Подстрелили!?

Смертельно испуганной птицей вырвался одновременно этот возглас и у КешКн и у дяди Федота.

— Подстрелили!?.. Умер!?

— Жив еще был, когда я пополз сюда... Да, видно-, плохо ему.

Бродили отсветы по верхушкам елей, лиственей, выхватывая из тьмы пышную шапку сосен или одинокую березку. Ползли со- всех сторон шорохи и щопотьг. Стрельба замирала. У же замолк пулемет и только время от времени трещали ружейные залпы и одиночные выстрелы.

Там впереди' затихало. Только багровые крылья зарева трепетали на небе: огненная птица!, распластанная по земле, тщетно- силилась подняться в высь и лишь бороздила небо своими беспомощными крыльями.

,Детский, прерывистый плач взвился к небу острой жалобой.

Уткнувшись лицом в колени, Кешка рыдал. Откуда-то нахлынули слезы, откуда-то пришла боль. Трепетало его маленькое сердце, переполненное всем, что свершалось кругом и что было ему не но силам. Набегали слезы, сотрясая все eroi маленькое, еще неокрепшее, детское тело.