Человек с железным оленем

Глеб опустил винчестер, подождал. Выстрел удачный, второго не понадобилось. Впрочем, у него на счету вообще мало вторых выстрелов. Медведь — матерый самец: шкура от задних ног до морды вытянулась на шесть шагов.

Накормлены досыта и отдохнули собаки, запас свежего мяса погружен на нарту.

– Как думаешь, Бурый, двинемся? — мягко спросил Травин, поглаживая рукой лобастую голову вожака упряжки.

Пес неторопливо встал, потянулся и, твердо ставя на снег мускулистые, покрытые старыми шрамами лапы, направился к нарте.

…За время пути от Русского устья человек хорошо изучил характер этого мрачноватого индигирского зверя. Бурый уже в летах. Не одну тысячу километров отмахал он по льдам и тундрам. И не первый год ходит в вожаках. Ему, наверное, немало пришлось испытать на собственной шкуре. Потому он так мрачен и недоверчив, потому так решительно расправляется с каждым своим сородичем, если заметит, что тот финтит и ленится в упряжке. С коротким хриплым рыком бросается он на провинившегося, сшибает его грудью и треплет, выбирая самые чувствительные места собачьего тела. Вместе с вожаком за лентяя берутся все остальные, да так, что только шерсть летит по ветру.

И пусть не вздумает каюр разнимать дерущихся. Травин уже испытал на себе, к чему это приводит. Больше недели не могла зарубцеваться его правая ладонь, прокушенная острыми клыками. Сейчас, если Бурый начинает расправу с нарушителем даже во время движения нарты, Глеб ждет, стараясь не обращать внимания на перепутавшуюся упряжь. Через несколько минут, когда вожак сочтет урок достаточным, он сам поможет человеку расставить упряжку по местам…

Что ни пес, то свой нрав. Особенно коварна белая Веста — так и норовит украсть пищу у зазевавшегося растяпы. Но вожак всегда настороже. Он и спит вполглаза. При нем не забалуешь.

Сколько раз в трудную минуту, когда приходилось десятки километров пробираться по мокрому снегу или всторошенному льду, когда, кроме неприкосновенного запаса шоколада, в багажнике не оставалось никакой пищи, у Глеба появлялось желание обрубить потяги и распрощаться с упряжкой. Но нет, не мог он этого сделать. Он чувствовал, что все эти животные — их осталось пять — стали его верными друзьями. А друзей в беде не бросают. "Потерплю еще", — говорил Глеб себе и двигался дальше, подталкивая по существу ненужную нарту. И терпение его вознаграждалось: кончался торосистый участок, мороз стягивал снег прочной коркой. А вскоре путешественник находил и пищу…

Бодро бежит упряжка рядом с велосипедом. Ярко светит весеннее солнце. Сверкает снег. И наш путник думает о тех, кто ждет его на Камчатке, теперь уж не такой далекой.

***

Обойдя остров Айон, запирающий с севера Чаунскую губу, Травин вышел к двугорбому Шелагскому мысу — границе Чукотки, входившей тогда в Камчатскую область. У этого, круто спускающегося в море мыса Глеб увидел несколько приземистых жилищ, покрытых шкурами. Навстречу ему вышли люди, одетые почти как ненцы: расшитые торбаза, штаны из молодой оленьей кожи, сверху кухлянка — своеобразного покроя свободная меховая куртка. На поясе амулеты, волосы заплетены в косы. Среди них и русский.

– Травин, Глеб Травин, путешественник на велосипеде? — раздумчиво протянул русский. — Извините, не слыхал. Давайте знакомиться. Я — учитель.

Молодые люди крепко пожали друг другу руки.

– Что ж, пойдемте в ярангу к моим хозяевам. Прошу, — учитель откинул меховую полость, заменявшую дверь.

Глеб огляделся. Жилище — шатер из моржовых шкур, натянутых на деревянный каркас. Над горящим костром висел чайник. Довольно темно, дымно и прохладно. Но учитель провел его в глубь шатра, где виднелась еще одна меховая дверь. Она вела в небольшое помещение, со всех сторон закрытое чистыми оленьими шкурами. Лоснящаяся моржовая кожа, наподобие линолеума, заменяла пол. По углам горели жирники. Тепло, чисто и светло.

– Это, так сказать, гостиная и одновременно спальня,– пояснил учитель. — Если учесть конструкцию яранги и материалы, довольно скудно отпущенные северной природой, то надо признать, что это весьма практичное жилище.

Занавеска то и дело отбрасывалась, пропуская внутрь чукчей, жителей стойбища. Когда в полог уже нельзя было протиснуться, наиболее предприимчивые гости, оставаясь снаружи, в холодной части яранги, просовывали под меховую "стену" только головы, стремясь не пропустить рассказ необычайного гостя.

Беседа затянулась надолго. Хозяин уже несколько раз костяными щипчиками подправлял скрученные из моха фитили жирников, а гости все не расходились…

– Спать тут по пословице: в тесноте, да не в обиде, — сказал учитель. — В этой комнате я и ребят учу. Обещают в нынешнюю навигацию привезти сруб для школы.

– Не беспокойтесь, я лягу в холодной яранге, не замерзну, — отговаривался Глеб.

– Смотрите как удобнее. — Могу предложить меховой спальный мешок… Вы не очень устали, товарищ Травин?

Глеб устал. Глаза слипались, но в голосе чернявого сов сем юного педагога было что-то такое, что не позволило ответить утвердительно.

– Не очень…