Человек сидящий

Миша читает. Подолгу. Говорит, что раньше не читал совсем, а вот теперь оторваться не может, жалеет, что много упустил. С собой у него том Гюго, он воспринимает написанное с детской непосредственностью, сопереживает героям, волнуется и возмущается злодействам.

Злодейство ждет и его, один из козлов просит у него книгу на ночь и пропадает. Козел знает, что нас увозят на следующий день, и он спокоен, больше он нас не увидит. Миша переживает, не хочет верить, что сидельцы могут воровать друг у друга.

— Так это ж суки, они без понятий, — объясняет ему Сергей.

Успокоится Миша через день, когда мы будем жестоко осмотрены и обысканы в карантине ИК-13 в Тагиле и у нас отнимут все книги вообще.

Из карантина мы с Мишей попадаем в нарядку.

Это закрытое и официально несуществующее место, где два десятка зэков контролируют труд тысячи таких же. Разнарядка выхода на работу, штатное расписание, учет и контроль нахождения на производстве, ведение электронных баз, прием и отправка этапов. Люди там нужны образованные, со знанием компьютерной грамоты. Лучше, чтобы у них были деньги, офисные расходы высоки.

Но главное — эти люди должны уметь молчать. Зэков в колонии две тысячи, официально работают двести, но это для проверяющих. Фактически работающих в пять раз больше. Они работают на хозяина. Это рабы. И их работу надо организовывать.

Нарядчикам дают привилегии, они могут мыться не один, а два раза в неделю. Им можно ходить по зоне с личными пропусками. Им можно носить вольную обувь и шить персональные робы по размеру. Им помогают с характеристиками и УДО.

Но мы, осмотревшись, через несколько недель решаем уйти. Это слишком даже для зоны, мы не хотим быть погонщиками. Нам грозит ШИЗО, такое не приветствуется.

Старший дневальный нарядки — молодой зэк, бывший омский полицейский, который для потехи избил пьяного бомжа и сел на три года, — с мерзким взглядом и грязно кричит на нас. От него никто не уходил, и он сгноит нас, так он говорит.

Я закипаю и хочу выбить ему зубы, а Миша улыбается.

— Действуй, — говорит он ему, — болтаешь очень много.

И уходит. Ухожу и я.

— Не пропадем, дружище. — Улыбка у Миши остается и в этот непростой момент.

Не пропали. Арестантская жизнь не смогла отнять у Миши улыбку.

Я рад этому.

Неудавшийся блатной

На воле Виктор находился в тени своего старшего брата. Тот был джигит. Семья большая, кавказская, младшему сложно проявить себя.

Когда брат взял его «на дело» — очередной угон тольяттинской поделки («Ничего, растем, брат, скоро крузаки перебивать будем»), Виктор впервые почувствовал себя счастливым. Он готовился стать серьезным человеком. Накануне долго чистил старенький ПМ, вставлял в обойму и вынимал, рассматривая зачем-то на свет имевшиеся в наличии патроны, восемь штук. Больше пока не было, да и эти брат выдал в приливе щедрости вместе с надоевшим «макаровым». Говорить ему об этом элементе боевой готовности Виктор не стал, поостерегся, тот мог запросто лишить шанса проявить себя. Промысел подобный в тех местах обычен, отработан до мелочей и стрельбы в штатном режиме операции не предусматривает.

Все шло, как запланировали. Планов было два — один у Викторова брата, второй у оперов, что ждали его с нукерами в засаде у присмотренной «Приоры». Сработал второй. Когда брата начали вязать, Виктор, сидевший за рулем в ожидании, достал пистолет, передернул затвор, вышел и прицельно с двадцати метров, как долго представлял себе, положил обойму в набегавших врагов.

Шесть выстрелов оказались исключительно удачными и ушли в никуда, но две пули попали цель — аккурат в лобовое стекло мирно стоявшего «Гелендвагена». Этот «Гелендваген» еще год назад был застрахованной московской игрушкой, потом стал предметом кражи, а затем, переместившись южнее по стране, объектом мужской гордости.

Час назад на нем приехал домой прокурор района.

Виктор продолжил битву в рукопашном варианте, был жестко избит и долго отлеживался в тюремной больнице.

Пистолет, выстрелы и битва Виктора впечатлили следователя и прокурора. Материально это выразилось в том, что вместо банального угона в деле появилась организованная группа, разбой и применение насилия в отношении представителей власти. К чести сказать, прокурор благородно отказался заявлять о повреждении его имущества — «Гелендвагена», который вовсе и не его, это все слухи.

Суд прошел быстро, отмерили всем по семь общего и выше. Виктор гордо не признал вину и готовился к сроку, впереди была блатная карьера, однозначно. Единственное, что его смущало, — это то, что брат при первой встрече в суде в клетке, прямо при конвоирах выдал ему шикарную затрещину мастера спорта по вольной борьбе, от которой неделю болел затылок, предупредил, что это аванс, а остальное выдаст в зоне.

Как не поверить, оснований для сомнений не было.