Человек сидящий

«Ж. О. П. А.» распалась.

Все сразу же стали критиками и гневно отрицали свою причастность к лживой конфессии.

— Вот как они, — недоумевал Серебро по поводу депутатской ветрености, — они что, за базар вообще не отвечают? Зачем они свои законы вносили, если потом сразу за путинский проголосовали все?

Этот вопрос он успел бросить в массы несколько раз за вечер, а наутро ему где надо намекнули, что не надо бы разжигать, и он замолчал. Молчал он, пока кто-то не привез в лагерь статью, в которой рассказывалось про законопроект об исчислении наказаний, знаменитый «день за полтора».

— С 2008 года лежит, братан, два чтения прошло, ну точно, значит, скоро примут, — так рождал Серебро новую веру, — Путин же не дурак. Сейчас ему доложат, как народ недоволен после амнистии, — и все, примут.

Вера помогала ему, да и парням вокруг было веселее.

Прошло два года. Серебро дома. Вышел условно-досрочно, в это никто не верил, кроме него.

И это — его чудо. Чем-то заслужил.

Женщины

В СИЗО, в комнатах для коротких свиданий, я смотрю на лица за стеклом. Это женщины, почти всегда женщины. Молодые и совсем юные, матери и бабушки — женщины защищают мужчин и мальчиков.

Там, где нужно стоять в очередях на передачи и свидания, почти нет мужчин. Они боятся этих туманностей, где бродят уже не совсем люди, боятся, что зайдут в такую, а она их не выпустит, их перестанут замечать и они перестанут жить.

Это же так важно мужчинам — жить и знать, что тебя замечают, что ты такой, как все, и можешь громко смеяться.

СИЗО стоят в городах, и это — анти-ватиканы, государства-инферно, которые ты не видишь, пока дракон не уносит туда очередную жертву — того, кто дорог тебе.

И когда это происходит, мужчины уходят пить и плакать на кухни, а женщины идут искать адвокатов и собирать передачи.

Неважно, что было за день до прилета дракона — и что будет днем после возвращения похищенного, — женщина идет защищать. Требовать, угрожать, молить.

Она защищает того, кто дорог, — и того, кто уже нет. Того, кого любит, — и того, с кем она уже не «мы».

Потом женщины ждут, когда закончится этап, он всегда бывает после СИЗО, как ни надейся, чудеса бывают, но этап ждет всегда. Этап — это наказание, которое придумано специально для женщин, которые ждут. В это время нельзя знать, что с человеком происходит, везут его тайно, и случается всякое.

Потом карантин в зоне и первое длительное свидание, на которое снова очереди и снова сумки.

Потом мужчины привыкают к зоне, а женщины продолжают их защищать.

Мальчишка двадцати лет получает передачу и звонит матери.

Он кричит на нее, ему не нравится, что сало в передаче не того вида, что он просил. Он такое не любит.

Она робко оправдывается.

Я знаю, кто он, мы говорили, когда он пришел в отряд. Обычный наркоман, не отрицает, что сидит за свое, в семье он один ребенок, отца уже нет. Мать работает медсестрой и где-то еще подрабатывает, кем — он не знает, ему это неважно, он же страдает, он в неволе. Ему нужно хорошо питаться.

— Кто ты в семье? — спрашиваю я у него.

Задумывается. Вопрос слишком прост, чтобы на него просто ответить.

— Сын. — Он думает, что это решение.

— Иди ешь, сынок, — говорю я ему, — мама много работала, чтобы ты вкусно поел, порадуй ее.

Он почему-то пугается и снова набирает матери, пытается сказать ей что-то хорошее. Плохо получается, но это все равно хорошо.

Завтра он снова будет кричать на нее.

Она будет занимать деньги, приезжать к нему на длительные свидания и печь ватрушки как он любит, с хрустящими корочками. Она прощает все. Она одинока, и он у нее один.

Мужчина, ему сорок пять, он успешно работал в адвокатуре, у него двое детей, его жена не ездит к нему на свидания. Он не получает передач. Жена ходила к нему в СИЗО и возилась с адвокатами. Ездила бы и сюда, но деньги утекают, их почти нет уже, она пытается работать. Он все просчитал и знает, когда подаст ходатайство об УДО. До этого он ест баланду, когда она съедобна, пишет жалобы сидельцам, те несут ему сахар, чай и сигареты, а это — валюта, потому он скудно, но обеспечен. Когда он говорит с женой, он меняется, это на несколько минут — не подтянутый и резкий арестант с острыми глазами, это — муж и отец, он любит ее и мягок с детьми. Она любит его, и прощать ей уже нечего, все сгорело в эти злые годы.

Все разные, и женщины защищают разных. Тюрьма ретуширует мелкое и акцентирует главное. Никто не становится другим, но каждый проявляется.

Люди сидят в изоляторах и едут этапами, а потом учатся ждать и ждут, тянут свои годы. Мужчин и мальчиков вычеркивают из жизни и забрасывают в черные дыры, они есть в каждом городе — дыры, которые не видишь, хотя смотришь на них. Не видишь, если они еще не засосали часть тебя.

Мужчины становятся никому не нужны, но около этих черных дыр всегда есть их женщины, которые входят в сумрак, хотя им страшно и до зарплаты еще целая неделя, а последние деньги ушли на три блока сигарет, которые она не курит, их выкурит централ.