Человек со списком (СИ)

Боба снял с плеча одного из своих пауков, которого в данный момент «выгуливал», и почесал ему мохнатую попку. Стив эту его страсть совершенно не понимал, но Боба обожал арахнидов, и это было взаимно: паук Гоша даже научился прыгать по команде через карандаш. Иногда Стив даже начинал думать, что если бы он не запретил Баки появляться в Штатах, рано или поздно Боб отбил бы у него «тетю Искру» хотя бы затем, чтобы добавить в свою коллекцию. Еще бы, Черная Вдова — это шикарный экземпляр.

— Ну что, Генрих, ты готов заняться гастрономическим туризмом? Конечно, ты готов, хороший мальчик.

На словах «хороший мальчик» Франклин, которого Стив наотрез отказался отдавать Дебби (сам он аргументировал это тем, что пес в квартире на Лонг-Айленде зачахнет, хотя это было вранье: в их доме впервые поселилась приличная собака, и Стив просто не захотел с ним расставаться), встрепенулся и приподнял большое висячее ушко.

Пауков Боба рассадил по углам комнаты Тони в его общежитии в интернате, и после этого малыш жаловался разве что на соседа — крайне интересного собеседника и невыносимую бытовую свинью, разводящую срач.

Стив облегченно выдохнул: в ближайшее время за Тони можно было не беспокоиться. Боба ни на какую службу не рвался и спокойно работал поваром в ресторане на Манхэттене, несмотря на попытки ребят из ВВС заманить талантливого лейтенанта Картера, у которого был впечатляющий список мертвых вьетконговцев в анамнезе, хотя бы инструктором на очередную сверхсекретную военную базу. С Пегги Стив старался о работе не говорить по двум причинам: секретность и сраная ГИДРА. Ему и так еле удавалось себя сдерживать каждый раз, когда Говард поминал при нем доктора Золу. С-с-собаки. Как же Стив иногда ненавидел свою жизнь.

А в июне…

— Мам, пап, — сказала Дебби, почесывая уши Франклину за большим семейным ужином. Тому, который пес, конечно. — У вас скоро будет внук.

Стив не стал спойлерить, что это будет не внук, а внучка, и просто присоединился к групповым обнимашкам. А еще он подумал, что, наверное, скоро можно будет уже перестать красить волосы хной.

Бороду он, правда, сбривать в любом случае не собирался, пусть уже и достаточно постарел, чтобы те, кто помнил капитана Роджерса, его не узнали. Он еще помнил, как Тони сбрил свою бородку, потому что она начала неравномерно седеть, и это было фиаско: Морган перестала его узнавать и горько плакала, потому что голос был папин, а лицо — нет, а Пеппер просто вздохнула тяжко-тяжко, когда ее свежевыбритый муж только вышел из ванной.

( — Тони, что за безобразие. Я выходила замуж за бородатого мужчину.

— Но седина несимметричная…

— Наплевать. )

Больше Тони таких экспериментов не ставил, хотя эту конкретную ситуацию как-то на одной мстительной летучке пересказал весьма эмоционально, в лицах.

Стив не собирался повторять его ошибок — тем более, зная Дебби, она могла начать плакать как Морган, а потом купить ему бутафорскую бороду и заставить ходить с ней, пока новая не отрастет.

***

После фиаско весной семидесятого Стив не видел Черную Вдову пятнадцать лет. Он скучал по старой подруге, пусть они на тот момент и были в разных лагерях, но оно и к лучшему: Пегги наконец-то перестала вопить раненным тюленем насчет того, что Стив якшается с коммунистами. Ну, блин, прости, любимая, так получилось.

Боба успел накопить на свой ресторан в облюбованном туристами районе Бруклина, Дебби воспитывала двоих детей, а Тони, устав терпеть школьную программу, «рассчитанную на имбецилов», и патологическое свинство своего соседа, сдал выпускные экзамены экстерном и поступил в МТИ. Теперь малыш жил в Бостоне большую часть года, а в Нью-Йорке ходил осторожно: как только умерла матушка Говарда, активизировался Гвидо с посылом “наконец-то эта старая еврейская курва сдохла”.

Добрый дедушка в воскресенье вытащил (едва ли проснувшегося) Тони из особняка и потащил в сторону церкви. Стив тоже как раз туда собирался, так что на дивную пастораль наткнулся неподалеку от входа в собор.

Тони проснулся примерно на середине монолога дедушки, который страшно переживал насчет того, что внук сто лет не исповедовался:

— …перекрестишься, поцелуешь перстень отцу Джованни… — услышал Стив издалека.

Тут Тони наконец-то проснулся, помотал головой и довольно вежливо, но весьма категорично заявил:

— Дед, я никуда не пойду и не буду ничего целовать, я атеист.

Вздох ужаса синьора Гвидо был громок и театрален — Стив невольно вспомнил собственную реакцию на вот это же заявление Тони, когда сам Стив, в свои едва ли двадцать семь, пытался его распекать.

— Да что ты городишь! Как Мария это допустила?! Ты что, хочешь гореть в аду?!

Гвидо начал задвигать внуку гневную речь, и Стив бы впечатлился, правда, он ведь и сам был католиком, но на лице у Тони были такие усталость и страдание, что он подошел к ним и взял Тони за локоток со словами:

— Ну все, пошли в храм.

И потянул его в сторону от Гвидо, удовлетворенно кивнувшего и теперь обыскивающего карманы на предмет трубки и табака.

— Нет, дядь, пусти, я не хочу в храм, я атеист! — жалобно завыл Тони, тут же опознав Стива.