Человек среди песков

«Я выпустила шесть улиток в твой сад, пометив ракушки красным крестом. Если найдешь хоть одну, положи в эту коробку».

Иногда ее записки наводили грусть:

«Птичка умерла, и я похоронила ее сегодня вечером…»

Порой это были стихи. Вот что я обнаружил на измятой пожелтевшей бумажке в одной из папок с делами Калляжа вместе с фотокарточкой самой Софи, жмурившейся от солнца: косички, слегка наклоненная головка и приличествующая обстоятельствам улыбка.

Вот ее стишок:

МЫШКА
Я нашла в саду мышку в три сантиметра, чин по чину.
Может, это и есть знаменитая мышь Аладдина?
А как же узнать, что это мышь Аладдина?
Но ведь я измерила ее чин по чину.
И какой же величины мышь Аладдина?
Моя мышка в три сантиметра все чин по чину.

На полях была изображена мышка ярко-лилового цвета. Помню, что все вместе произвело на меня огромное впечатление. Я восхищался Софи и находил у нее всевозможные таланты.

Перечитывая эти строки, я вижу теперь, уже много лет спустя, что мое увлечение Калляжем к этому времени поугасло. Странно, но сейчас меня трогает значительно больше то, что казалось тогда второстепенным: отдельные мгновения или места, лица, особенно женские, и личико девочки. Удивительная вещь память, ее не обманешь видимостью! Но в ту пору я еще не сознавал этого сдвига и отдавал Калляжу все свое время и большую часть дум. Я все еще был во власти того порыва, который с первых же дней оторвал меня от себя самого. Я восхищался Дюрбеном, я любил его. Склонившись над своими бумагами, я мечтал о прекрасном городе и людской верности. Но как только наступал вечер, я слышал зов иного голоса. И тогда я садился в машину и катил в болотный край.

Этот зов даже теперь, много лет спустя, столь же властный, сливается для меня с шорохом ветра в тростниках, с шелковым шелестом сотен и тысяч метелок, с отдаленным щебетом птиц, долетавшим с лагуны. Да, именно так: перед наступлением темноты по этой низине словно бы пробегала волна зыби, расходилась кругами, и казалось, это медленно подымается, расправляя хребет, какой-то зверь. Но за этим зовом природы я различал другой, более тайный зов, который молча бросали мне две молодые женщины, и, разумеется, неведомо для себя.

Я потихоньку влюблялся в них. В обеих без различия. Если у Изабель мне больше нравились голос, руки, посадка головы, то у Мойры — волосы, глаза, гибкость. У одной движения, у другой улыбка. У одной живость, у другой нежность. Но, честно говоря, я и не пытался отделить их одну от другой, и, если мне пришлось бы встречаться с ними по отдельности, я бы растерялся. Я знал к тому же, что они привязаны друг к другу и шага не могут ступить врозь. Словно два цвета, удивительно сочетавшихся и дополнявших друг друга: именно это сочетание и нравилось мне в них.

В Мойре, правда, была какая-то тайна — в ее волосах сфинкса, черном платье, молчаливых взорах. В конце концов я по крохам восстановил ее прошлое: она потеряла родителей в раннем детстве, училась в убогой школе, где дрожала от холода и молилась богу, потом перестала молиться совсем.

По окончании школы сразу же вышла замуж за здешнего рыбака, но он вскоре погиб в грозу от молнии. Вокруг нее было слишком много смертей, и кое-кто утверждал даже, что у нее дурной глаз, но мне ее глаза казались такими прекрасными, что я не хотел этому верить, а то, что ее окружала тень смерти, делало ее для меня еще трогательней.

Вы уже, наверное, кое о чем догадались. В тайниках души я предпочитал Мойру. Мечтал о ней чуть смелее, чем положено. Я повторял ее имя: Мойра. И видел лодчонки в устье реки, хижины из тростника, высоченных мавров в тюрбанах, а в густых болотных травах — взятых силой девушек с гневными и взволнованными лицами, собирающих разбросанную одежду, и приводящего себя в порядок усатого насильника. Иногда же я выдумывал любовную историю, о которых пишут в романах: глава пиратов, влюбленный в крестьяночку, уходит с разбитым сердцем в море, а быть может, как знать, бросает ради нее свое судно и укрывается в болотном краю. А вдруг то был королевский сын, и отсюда такое необычное имя, передающееся из поколения в поколение, и что-то королевское в ее осанке. Фантазия моя была неистощима, когда дело касалось Мойры, хотя в глубине души я не верил всем этим историям. Так я утолял жажду приключений, теперь, когда строительство Калляжа стало чем-то будничным и уже давно не давало простора мечтам.

По вечерам, когда старик оставался в лугах со своей скотиной, мне удавалось иногда поужинать с девушками.

— Мойра, почему ты ходишь босая?