Человек-тело

— Что ж, это и впрямь любопытно.

Она проворно раздвинула ноги, ухватив себя за пятки. Я, с трудом переваливая живот, подкатил и тронул пальцами ее срамные губы. Мне еще никогда в жизни не приходилось быть в такой степени гинекологом. Я осторожно раскрыл этот странный цветок. Девственная плева была на месте. Серповидная, розовая, на треть преграждающая путь в ее влагалище, она смотрела на меня наподобие сморщенного укоризненного глаза.

Дальнейшее произошло на автопилоте: я влизался в цветок, словно шмель, затем, почувствовав на губах обильное увлажнение, набросился на мою Вику, крутя и бросая ее, как циркачку, попутно раздевая, очищая, словно некий экзотический фрукт. В конце концов я полностью сожрал девушку.

Я лежал, глядя на свой живот и думал: полноте, было ли это все на самом деле? Болтался ли надо мной неумолимым маятником Эдгара ее нательный крестик, порой задевая за верхушки деревьев на моей груди? Я ли это тут лежу? И то странное обстоятельство, что тревожило меня, заключалось не столько в том, что я будто бы попал в пространство некой мечты, а в том, что слишком уж все происходящее напоминало какую-то нарочитую нарезку из моих собственных произведений.

Кстати, вот одно из них: вижу его на горизонте.

У меня с детства дурная привычка: брать чистую тетрадь, разворачивать ее вслепую и писать что попало. Затем, при плановом заполнении тетради, поток нового текста переваливает через старый отрывок, как река через порог.

Чувствую пальцами изнанку его на грядущей странице: выдавленные когда-то этой же самой рукой, молодой моей рукой — скульптурные негативы строк.

Мысли из дневника

Мысль № 1

Странное это совпадение, надо заметить. Девочка, которая любила некоего писателя, восхищалась и бредила им, почему-то забрела именно в его дом, поднялась на его этаж, а он, этот писатель, именно в те самые минуты выполз на общественный балкон полюбоваться Венерой. Девочка с Венеры.

Такое совпадение не простили бы мне, пиши я тут не дневник своей жизни, а некий вымышленный роман. Вроде как в «Докторе Живаго»: тут встретились, там мимо окон прошли, свеча горела на столе, а в итоге получаем некую смехотворную вязь пересечений, которые в жизни-то возможны, но прозу превращают в балаган.

Может быть, всё это просто ложь? Тогда реальность встает на свое место. Может быть, девочка и в самом деле попала в какой-то дом, к какому-то писателю, обокрала его, принесла добро главарю банды, а тот смекнул, что тут можно и еще поживиться, да и придумал легенду Штирлица: о любимом с детства писателе, к которому эти точеные ножки сами собой притопали? Смешно. В таком случае, моя бесстрашная разведчица должна была тщательно готовиться, зубрить мои тексты, изучать хорошие манеры, к тому же, быть талантливой актрисой…

Я давно подозреваю эту реальность в некоем притворстве. В жизни происходит что-то такое, чего не может произойти. Впрочем, проверю. История с этой девочкой началась при невозможных обстоятельствах. Если столь же нелепым будет ее конец, то вся моя реальность — вымысел. А конец неизбежен: ведь не вечно же будет длиться роман между семнадцатилетней девчонкой и жирным полувековым боровиком?

Уж не брежу ли я реальностью самой, не сочиняю ли тут просто некий роман? А то, что эти события со мной на самом деле происходят — просто-напросто мне кажется.

Мысль № 2

Когда-то давно я был готов жизнь отдать за свое творчество. Но никто моей жизни не взял: началась перестройка и охотится за диссидентами стало уже не модно.

Мысль № 3

Я был диссидентом в советском обществе, теперь же я — диссидент в человечестве. И нет мне пути в эмиграцию, никуда нет мне пути.

Мысль № 4

В принципе, для меня никогда не была важна не только слава писателя, любовь и восторг поклонников, но даже и публикация вообще. Успех в моем понимании означает создать произведение и убедиться в том, что оно совершенно. Следуя этой логике, мне надо бы уничтожать свои опусы сразу по их окончанию.

Мысль № 5

Пожалуй, мне даже судьбу Кафки повторить не удастся. Ни строчки моей не будет опубликовано, даже посмертно. Жизнь моя заканчивается в эпоху, когда само Слово катастрофически быстро теряет свою прежнюю ценность.

Зачем же мне вообще жить, если весь смысл жизни и заключался лишь в этом кропотливом писеве?

Ответ простой: я живу только до тех пор, пока пишу. Вывод напрашивается сам собой: надо писать и писать, чтобы сохранить эту пакостную жизнь. И тогда я буду жить вечно.

[Начало]

Никогда прежде я не переживал такого ужаса — ни в жизни, ни во сне. Я шел по огромному городу, многоцветному, простершему свои безумно красивые улицы под ослепительно синим небом, под жарким золотым солнцем.

Город был совершенно пуст, что вовсе не характерно для сновидения. Сны всегда полны людей и животных, но тут передо мной выстроилось застывшее, мертвое пространство, сплошь залитое ярким полуденным светом, и появление чудовища только еще ожидалось.