Человек. Цивилизация. Общество

Но это определение неясно. Как установить, какое состояние коллективного сознания сильно, где критерий этого? А главный его недостаток заключается в том, что он имеет в виду только акты, «оскорбляющие сознание группы, коллектива». Но разве не могут быть случаи, где поступки и состояния сознания коллектива оскорбляют индивида? Иначе говоря, разве индивид не может рассматривать как преступление ряд актов общества и даже самые акты наказания преступников? Достаточно так поставить вопрос, чтобы ответ был ясен. Для примера приведу факты. «Прощайте, друзья! мужайтесь. Судьи — это шайка негодяев без убеждений; они сами не знают, что делают, и жаждут лишь денег» — так писал в своем дневнике один преступник. «Как я несчастен! Я невиновен, а меня держат здесь за то, что я убил человека, в то время как на свете много людей». Кто беден — тот расплачивается за всех. Одиночное заключение есть утонченное варварство в полном расцвете 19 века. «О, воры! Эти мерзавцы судьи губят ваш промысел. Не падайте, однако, духом и продолжайте ваше дело!»^[61]

Во всех этих примерах, число которых можно увеличить по желанию, мы видим, что преступные — с точки зрения общества — акты ни в каком случае не являются таковыми для самих преступников^[62]. Напротив, для них часто сами «правовые» нормы общества и основанные на этих нормах кары являются преступлением, ибо они «оскорбляют сильные и определенные состояния сознания» преступника. Отсюда и вытекает враждебность последних к обществу и желание отомстить (покарать) общество за его «преступление» по отношению к преступникам. Кому приходилось иметь дело с уголовными преступниками — те знают, что это явление не исключение, а скорее правило. Таким образом, стоя на почве самого же Дюркгейма, видящего сущность преступления в «оскорблении сознания», следует его формулу пригнать неточной. И не нужно думать, что общество с его правовым укладом может казаться преступником только категории преступников. Все опередившие «средний уровень и шаблоны поведения общества» — все они могут смотреть и смотрят на общество и его акты или акты его представителей как на преступление. И революционер, «разрушающий устои», и Савонарола, обличающий современное ему общество, и социалист, бичующий капиталистическое общество, и Прудон с его формулой «собственность кража», и консерватор-роялист, отрицающий республику, и т. д. — все это лица, для которых «сильное и определенное состояние сознания» общества и вытекающие из него акты — суть преступления, ибо они оскорбляют их индивидуальное сознание^[63]. Поэтому, допуская правильность формулы Дюркгейма, по меньшей мере необходимо было бы ее дополнить и сказать: «Преступлением для кого-нибудь будет тот поступок, который оскорбляет сильные и определенные состояния сознания этого „кого-нибудь“»… Но эта формула уже радикально расходится с дюркгеймовской…

Помимо юристов, как известно, немало потрудились над понятием преступления антропологическая и социологическая школы в науке уголовного права.

Антропологической школе необходимо было выработать общее для всех времен и народов понятие преступления и преступных актов, для того чтобы, исходя из полученного определения, установить «преступный тип» и его разновидности, ибо в противном случае невозможно было бы и установление биологических и антропологических свойств преступника…

Из ряда многочисленных попыток решения этой задачи остановимся на определениях преступления Гарофало и Ферри.

Гарофало приходит к определению «естественного преступления» как акта, который всегда и везде считался и был преступным: «Существует рудиментарное чувство жалости, которым обладает весь род человеческий под отрицательной формой, то есть в виде воздержания от жестоких актов… Общественное мнение рассматривало всегда нарушения (или оскорбления) этого чувства как преступления, вредные для общества, исключая войны, и акты жестокости, требуемые или вызываемые религиозными и политическими предрассудками или традиционными и социальными институтами»^[64]. Несколько ниже он дополняет это определение, говоря, что преступный акт тот, который оскорбляет основные альтруистические чувства — жалость (pi tie) и честность (probite), но не в высших степенях их проявления, а в том среднем размере, в каком обладает ими данное общество^[65].

Нужно ли говорить, что это определение «естественного преступления» — определение чисто искусственное, не согласующееся с исторической действительностью и не пригодное, вследствие своей неясности, и для уголовной политики. Мы считаем излишним критиковать его, повторяя те возражения, которые были выдвинуты рядом лиц, с доводами которых мы не можем не согласиться.