Человек в безлюдной арке

Участие в групповой драке подростков в парке на Каланчевской улице. Ножевое ранение средней тяжести. После четырех дней лечения – побег из больницы.

Кража в автобусном маршруте № 22. Арест. Уголовное дело успешно доведено до суда, где малолетнему воришке впаяли с учетом всех предыдущих «заслуг» шесть лет лагерей по трем статьям УК РСФСР от 1926 года.

После трех лет отсидки снова свобода. И снова мелкое хулиганство, кражи, мошенничество, побеги…

Подобное однообразие в преступной деятельности Николая Сермягина продолжалось до осени 1941 года.

В первые дни войны Главное милицейское управление НКВД перевело РОМы и другие подразделения милиции на режим военного времени. Это означало двухсменную работу по двенадцать часов, казарменное положение, отмену отпусков и полное отсутствие выходных дней.

Охрана общественного порядка значительно усложнилась. С каждым днем рос поток беженцев и эвакуируемых лиц, появились дезертиры, активировался преступный мир. Помимо обычных задач сотрудникам приходилось выявлять паникеров и мародеров, бороться с хищениями на транспорте, ловить вражеских корректировщиков, шпионов и провокаторов, помогать в эвакуации гражданского населения, советских предприятий и учреждений. Все это происходило на фоне снижения реальных возможностей милиции, ведь на фронт отправлялось большое количество молодых, здоровых и наиболее подготовленных милиционеров. На смену им приходили комиссованные после тяжелых ранений военнослужащие, а также женщины.

До июня 1941 года в московской милиции работало чуть более сотни женщин, во время войны их численность возросла до четырех тысяч. Этим и спешили воспользоваться осмелевшие криминальные элементы.

Следующий документ, подшитый в папке с желтым прямоугольником на серой обложке, гласил: «22 сентября 1941 года банда во главе с Николаем Сермягиным совершила вооруженный налет на продуктовый магазин на Большой Пионерской улице в момент инкассации денежной выручки».

Это уже было серьезно. Подобное преступление даже в мирное время расценивалось как тяжкое, и все его участники запросто могли схлопотать высшую меру.

* * *

Ознакомившись с материалами, Егоров (он был последним, кто не успел их прочесть) захлопнул картонную папку, откинулся на спинку стула и устало произнес:

– Писанины много, а толку мало. Обычный путь от огольца до матерого уркагана. ( уркаган – матерый преступник-рецидивист, занимающий лидирующее положение в банде). Хоть бы какой намек, где его искать. И жив ли он вообще…

Опытный и рассудительный Егоров, как всегда, был прав. Он лишь подвел итог изучения данных из архива МУРа, высказал то, о чем думали все остальные.

В большом кабинете стало тихо, лишь в открытые окна врывались звуки с улицы. Старцев слез с подоконника, взял трость. Прихрамывая, прошелся вдоль рабочих столов. Он опять был сильно расстроен – это читалось и по выражению лица, и по долгому напряженному молчанию, и даже по походке. После ранения Иван почти излечился, но если сильно переживал и волновался, то снова начинал хромать.

Наблюдая за другом, Васильков некоторое время сдерживался. Потом отодвинул банку с тлевшей папиросой и сказал:

– Ваня, я с самого утра хочу рассказать одну историю.

Тот любил и уважал боевого товарища, дорожил дружбой с ним, но сейчас одарил его странным взглядом. «Саня, давай повременим с историями», – читалось в его печальных гла– зах.

Васильков развел руками:

– Но эта история о такой же вещице.

– О какой вещице? – не понял Старцев.

– О бронзовой. Ну… нападавший на Зиновьева выронил зеркальце в бронзовой оправе. А я однажды на фронте видел изумительной работы бронзовую спичечницу. Тоже, как ты выразился, «резную, с гравировкой и завитуш– ками».

– Мало ли на свете таких штуковин, – пожал плечами Старцев. Но, подумав, все же подошел к столу Василькова, приставил сбоку стул, оседлал его и выдохнул: – Рассказывай. Все одно на месте топчемся – вдруг что-то дельное проско– чит…

* * *

Польша; август 1944 года

Начштаба дивизии полковник Хроменков ставил задачу быстро, впопыхах. Сам прикатил на «Виллисе» вместе с начальником оперативного отдела в расположение дивизионной разведки, сам отыскал землянку Василькова и сам показал расклад на собственной карте. Потом отдал ее командиру разведчиков, чтобы тот не тратил время на подготовку.

– Живее, братцы, живее, – не подгонял, а уговаривал он. – Уходят немцы с позиций. Не драпают, как хотелось бы, а аккуратно снимаются, чтобы, значит, обосноваться на новом месте. Надо бы узнать, где у них эти новые места…

Задача не представлялась слишком сложной. Такие задачи за несколько лет службы в разведке Василькову доводилось выполнять не единожды. Переправившись в темное время суток на западный берег Вислы, группа должна была разыскать в прилегавших к реке лесах полевой штаб немецкой пехотной дивизии и попытаться захватить секретную документацию.

– Ну а ежели вдобавок к документам приволокете с собой офицера – лично подпишу представления на ордена, – пообещал Хроменков и пожал на прощание каждому руку.