Человек в безлюдной арке

Москва; июль 1945 года

Никаких особенных новостей Старцев от соседей убитого не привез. Зиновьев жил один в маленькой съемной квартирке, работал часовщиком. Мастерская располагалась в пяти кварталах от дома, и путь лежал аккурат через тот переулок, где на него напали. Жил тихо, иногда соседи видели его в слабом подпитии.

Егоров с Горшеней вернулись в Управление только к обеду. Голодные, невыспавшиеся, уставшие, что было неудивительно, так как группа занималась нападением на Зиновьева с начала суток. На этот случай Старцев и приказал Киму позаботиться о товарищах. Тот расстарался: к привычному чаю раздобыл в ближайшем коммерческом магазине комкового сахару, большой кулек ржаных сухарей, три банки рыбных консервов и полкило развесной квашеной капусты.

– Осмотрели все: каждый закоулок, каждый двор. Игнат сфотографировал все дома и дворы переулка… – хрустел Василий капустой, запивая ее сладким чаем. За полуголодные военные годы сыщикам, как и многим другим гражданам, пришлось позабыть о правильных вкусовых сочетаниях – ели все, что удавалось купить в магазинах, выменять на толкучках. – Больше никаких следов не обнаружили, кроме окурков овальных сигарет Московской табачной фабрики. Там все подворотни ими усыпаны. Еще разок опросили всех, кто проживает поблизости от места нападения. И тоже ничего нового: не видели, не слышали, ничего не знаем…

Слушая отчет подчиненного, Старцев все больше мрачнел. Заметив это, Вася подбросил обнадеживающий факт:

– Есть и приятная новость. Подошла к нам бабуля лет семидесяти пяти – Краснова Варвара Николаевна, участница Гражданской войны, член партии с двадцатого года. Сама подошла и давай рассказывать.

– И? – встрепенулся Иван. – Она слышала что-то конкретное?

– Нет, со слухом у нее как раз плохо. Зато зрение – будь здоров. Оконце ее кухоньки на первом этаже удачно выходит в переулок. Короче, заприметила бабуля чужака, который за несколько дней до нападения шлялся по Земскому переулку, стоял в подворотне, курил, высматривал кого-то, поджидал. Делать-то ей нечего, вот и сидит возле окошка – чаи гоняет.

– Внешность описала?

Василий достал из кармана сложенный пополам блокнот, отыскал нужный листок.

– Крепкий, но росту небольшого. Волосы вроде темные (на голове постоянно была кепка), на затылке короткие. Взгляд рыскающий, волчий…

– Волчий? – переспросил Бойко.

– Да, это ее выражение. Дальше про одежду. Черные в полоску широкие брюки, светлая рубаха. Поверх рубахи однотонный пиджак. На ногах матерчатые штиблеты. Часто останавливался в тенечке и курил, зыркая по сторонам. Кого-то высматривал.

– Это все? – спросил Старцев.

– Все, что касалось дела. Так-то бабуля была не прочь поговорить – видать, одна живет, соскучилась по людям. Еле распрощались.

– Молодец бабушка, – допил свой чай Васильков. – Еще раз подтвердила наши предположения.

Свежая информация порадовала. Расставшись со своей тростью, Иван уселся на подоконник, вынул из пачки папиросу, основательно ее размял.

– Что ж, приметы сходятся. Как говорится, один в один, – чиркнул он спичкой. – И поведение Амбала укладывается в нашу версию: следил, вынюхивал, выбирал удобное место для нападения на Зиновьева.

– Осталось выяснить, с какой целью он охотился на Зиновьева и расправился с предыдущими жертвами, – вздохнул Васильков. И хлопнул ладонью по принесенной Баранцом папке: – Потому как в этих материалах соображений по этому поводу не нашлось…

* * *

Из собранных в архивной папке материалов следовало, что Сермягин Николай Никанорович по кличке Амбал родился в Москве осенью 1918 года. Семья была неблагополучной: отец подрабатывал в скобяной артели, но чаще пил и лютой зимой 1919 года замерз в сугробе; мать ребенком почти не занималась, бродяжничала, побиралась на московских вокзалах и через некоторое время пропала без вести.

Николай часто болел и до пяти лет воспитывался бабушкой. После ее смерти остался круглым сиротой и был определен в детский дом, а позже – в интернат, из которого совершил несколько побегов. Последний оказался удачным, больше в интернат Сермягин не вер– нулся.

На пару лет он полностью исчез из поля зрения сотрудников советской милиции. Следующее упоминание о нем датировано в документах 1933 годом, когда мелкий оголец (оголец - несовершеннолетний вор) со смешной кличкой Амбал попался на карманной краже в большой базарный день.

Денег он украсть не успел, ранее кроме мелкого хулиганства и побегов из интерната ни в чем особенном замечен не был, поэтому, помурыжив его по камерам с месяц, следовать подписал постановление об освобождении. И с этого момента парень натурально пошел вразнос. Стопка пожелтевших бумажных листов, исписанных мелким почерком, повествовала о довольно однообразных, но регулярных уголовных деяниях.

Кража через форточку в окне первого этажа жилого дома в Грузинском переулке. Арест, следствие, побег во время пересылки.

Мошенничество при покупке-продаже голубей. Арест, побег при перевозке из РОМа в следственную тюрьму.