Человек в чужой форме

Кипело и бурлило под волосами, и лишь две станции миновав, Колька вдруг с горечью спохватился: ведь собирался же навестить батю, недалеко, от суда в сторону, противоположную вокзалу, всего несколько остановок на трамвае. Не пустили бы его на «ящик», это понятно, но хотя бы в сквере на площади рядом посидеть, поговорить, а теперь и пожаловаться — ведь есть на что! Матери не расскажешь, не поймет: по ее мнению, жив-здоров и при деле — и довольно.

К тому ж по дороге можно было бы поглазеть и на стройку метро, как раз на пересечении первой Мещанки и Безбожного. От собственной забывчивости, глупости, помноженной на обиду, на душе стало еще тоскливее. И все-таки через четыре станции уже Колька остыл совершенно, злоба черная сменилась горечью.

«Вот заявиться сейчас, домой не заходя, к хмырю этому одноглазому, Сорокину, и закатить ему вопросец в лоб: что, старый хрыч, где твоя справедливость, о которой столько переговорено?»

Совесть немедленно напомнила: Сорокин сделал все, от него зависящее, и даже больше, перекладывать на него все свои болячки подло.

«В конце концов, права эта нарпигалица, и Николаич не заставлял тебя квартирки обносить».

Колька вздохнул. Как все-таки паскудно, когда не на кого свалить, некого обвинить в своих бедах, в собственной глупости.

«В чем, собственно, суть? В том, чтобы совесть не обличала? Ну так она и не обличает, мы давно договорились. А вот приговор — это приговор, как Палыч как-то сказал: виновность твоя подтверждена, стало быть, ты вор. Что ж, раз так, пусть. Не ко двору я честным людям — горько, но вполне выносимо. Что ж я, ишак, до бати не доехал? Батя бы понял… помочь ничем не помог бы, но все-таки выслушал, и пролетел бы час из этого нового проклятого времени, когда только и остается, что ждать, ждать, ждать».

Выяснилось, что не только ждать, но и спать можно. Поглощенный невеселыми мыслями, Колька сердито задремал и чуть не проворонил свою остановку, едва поспел очнуться, выпрыгнуть из вагона. И немедленно налететь на незнакомого товарища, топтавшегося на платформе.

— Прошу прощения.

— Ничего, это я оплошал, — отозвался товарищ.

Обычный, непримечательный человек, в хорошем пальто и шляпе, на носу очки. Электричка ушла, а он топтался на платформе, оглядываясь по сторонам и как будто размышляя, куда ему податься. И, поскольку прибывшие пассажиры немедленно разошлись по своим делам, товарищ, круто повернувшись, обратился к Кольке, который решил успокоить нервы и как раз прикуривал:

— Молодой человек, вы местный?

— Да.

— Скажите, пожалуйста, не видели ли вы в ваших краях вот эту персону? — он извлек из внутреннего кармана фотокарточку.

Колька, взглянув на изображение, удивился чрезвычайно. «Персону» эту он прекрасно помнил, пусть тогда она предстала в куда менее достойном виде. В строго одетой, высокомерной красавице на фото с трудом, но безошибочно узнавалась беспутная девица, которую они с Олей обнаружили в лесу у «Летчика-испытателя», та самая, которую под мышкой уволок в дом на Нестерова Максим Максимович Кузнецов.

«Так, дело пахнет керосином. Это что еще за хмырь с горы?»

Лет ближе к пятидесяти, а то и более, росту выше среднего, худощавый. Одет неброско, но хорошо. Перчатки-шляпа новехонькие, пальто — явно пошитое на заказ, плечи широкие, руки длинные. Кашне необычное, все в цветных «огурцах». Ботинки на шикарной толстой подошве, похоже, заграничные, неформенные, сияли до рези в глазах.

«И как ловко, четко повернулся через левое плечо. Шаг, выправка. Ряженый или недавно демобилизованный», — сообразил Колька и без колебаний заверил, что нет, никогда таковой не видел.

— Что ж, спасибо.

Как раз подлетела электричка, товарищ вошел в нее — и поехал далее, в сторону области.

«Час от часу не легче. Что это за красотка была и что, хотелось бы знать, с ней такого стряслось, что ее ищет этот хмырь в штатском? Какое отношение это имеет к Кузнецову? Кстати, вот и еще один повод наведаться к нему… а то и в вэ-чэ».

О том, чтобы навестить Акимова, который неоднократно пытался донести до него мысль, что утаенная информация — та же ложь, и Сорокина, положившего массу времени и сил на то, чтобы помочь Кольке собрать необходимые документы, последний даже не подумал.

Второй вход в помещение бывшей казармы, который вел внутрь части, для очистки совести заложили кирпичом, но дать о себе знать ее обитателям было проще простого: надо лишь, влезши на второй этаж, умаститься у подходящего окна — скажем, в туалете, чтобы лишний раз не светить свою личность. Далее, дождавшись, когда кто-то из них — Анчутка или Пельмень — появится во дворе, свистнуть или запустить чем-нибудь, если уши шапки опущены. Все, связь налажена, и спустя несколько минут можно подходить к калитке.

Факт наплевательского отношения к режиму Кольку расстраивал, но он утешался тем, что эти двое — лоботрясы, не принимавшие присягу, и потому можно. Да и к тому же бригада «летучая», а по месту постоянной дислокации не побездельничаешь: караулы, занятия по военному делу, инструктажи, гоняют и по уставу, и по строевой. А с этих двоих балбесов что взять?