Человек в чужой форме

— Тебе что, полк нужен? — Яшка со знанием дела осмотрелся. — Как раз на двоих работы, чего народ дергать зазря. Им как раз подъезды в общаге штукатурить…

— Что ты? — поразилась девушка. — Уже?

— А у нас вот так вот, — важно поведал Колька, — давай, беги домой.

Оля попыталась выяснить планы на вечер:

— Ты сегодня как?

— Мы тут до упора, — заявил Анчутка важно.

— Ну я тогда пойду, — сообщила она и удалилась.

— Сейчас мы с тобой подготовим все, выровняем, чтобы как зеркало гладенько было — Батя сам проверит! Стенки, потолок, вокруг окон, потом загрунтуем, пусть дойдет, а уж потом красить будем.

— Ловко.

Пожарский с уважением смотрел на приятеля: надо же, как получается. У него уже руки отваливаются, задранные-то быстро затекают, а Анчутка — хоть бы хны.

— Не дрейфь. Нам проще, тут чисто, а мужикам в общаге сейчас ого-го как несладко, один грибок вытравливать замучаешься. Я там до двенадцати часов трудился — так даже на перекур не ходил, полчасика пообедали — и снова в бой.

Яшка умудрялся работать не только со стенами, но и как радио. Рассказчик он был неиссякаемый и талантливый, картины, рисуемые им, вполне соответствовали образам светлого будущего, которого втайне желал для себя Пожарский:

— …местные балду били, а мы с шести утра до трех дня трудились, перерыв до пяти — и снова за лопаты. И покурить некогда, и поболтать. Зверски пахали, зато Батя потом премию раздал, ну и пивка холодненького с закусоном.

Замазывая трещины, многие из которых даже не были заметны, он объяснял:

— Общага вообще первое дело! Батя прежде всего всегда выговаривал проживание и питание, чтобы как в санатории. И так у нас по деньгам — сколько поработал, столько и получил, плюс на отпуска, если на выезд — то на проезд, приболел — тоже. И спецовки вольным…

— А ты как значишься?

— Никак. Есть у меня справка о том, что прохожу военную службу тут.

— Тебе ж восемнадцати нет.

— Нет — так будет, — заверил Яшка, — мне-то что? Главное, что бумажка у меня есть, а остальное не колышет. И потом, я ж никуда отсюда не собираюсь, к чему мне? И Андрюха тоже.

— И все-таки, как получилось, что Батя не командир больше? Человек бесценный.

— Я же толковал тебе, — терпеливо напомнил Анчутка, — оговорили человека. Мол, то да се, химичит, перерасход материала, невозврат техники, а где у вас партячейка… Ну, он и решил: не буду оправдываться, раз не нуждается во мне командование… и в отставку подал.

В четыре руки споро обработали все помещение.

— Который час-то?

— Девять вечера.

— Неплохо. Теперь и перекурить можно.

Успели они только чиркнуть спичками и сделать по затяжке, как внизу появилась внушительная, но вздорная фигура письмоносицы Ткач. Она маячила возле закрытой двери части и нервничала.

— Того и гляди колошматить начнет, — заметил Колька.

— Сгоняю, спрошу, что ей, — решил Яшка, бережно припрятал забычкованную папироску.

Десять минут спустя он вернулся, неся в руках телеграмму:

— Скандальная такая тетка. Вот пусти ее — и все тут. Объясняешь, что военная часть, а она ну матушку поминать — что я, нанялась за вашим этим Константинером по всему району гонять? Да еще оказывается тебе, бродяге, значит, можно сюда, а мне нельзя?

Он почесал в затылке:

— В самом деле, где же Константинера-то искать? О, Николка, сгоняй, будь другом, на фабрику, передай Бате, а он-то сообразит. Я поработаю еще.

Несмотря на позднее время, Максим Максимович трудился в фабричном общежитии. В шляпе из газеты и в робе, заляпанной побелкой, на лесах обрабатывал потолок:

— Николай, что-то срочное? Слезать неохота.

Колька помахал листком:

— Телеграмма товарищу Константинеру, а его нет.

— Ну нет, видимо, у командования. Что там, излагай.

— «Появились серьезные заболевания».

Кузнецов тотчас перестал улыбаться, слез с лесов, взяв депешу. Прочитав, крикнул мастеру, что отъедет.

— Я только в чистое переоденусь. Тебя подбросить куда?

Колька кивнул.

— Кстати, ты почему работаешь опять на ночь глядя? — строго спросил Кузнецов, скосив глаза с дороги. — Был же разговор на эту тему.

— Мы закончили на сегодня.

— Хорошо. Тебя домой?

Колька глянул на часы: уже десять, да уж, к Оле, пожалуй, поздно.

— Спасибо, если можно.

Остановившись у Колькиного подъезда, Максим Максимович попросил:

— Николай, мне срочно надо отъехать. Надеюсь, ненадолго, но как пойдет дело. Ты, пожалуйста, передай вот Вере Вячеславовне…

Достав листок, он быстро набросал заявление. Колька увидел лишь слова «предоставить отпуск за свой счет», «в связи с внезапным тяжелым состоянием здоровья».

— И вот еще…

Включив «люстру» под потолком, он снова принялся шарить в планшете.

— Куда ж я его дел. Подержи.

Один за другим он выкладывал конверты, подписанные его четким, твердым почерком: «Характеристики», «Благодарности», «Наградные листы».

— С собой вожу, мало ли, понадобится, — пояснил он, — веры-то людскому слову нет, а у меня куча бумажек, все, как положено, с печатями… а, вот.

Этот конверт был надписан: «Максиму Максимовичу. С благодарностью».

— Видишь ли, обещался сходить с Верой Вячеславовной в театр на «Ревизора», но не выйдет. Может, они с Олей посетят или вы. Счастливо.