Человек в искусстве экспрессионизма

Французский исследователь творчества Косовела М. Алин выделяет в нем особую двойственность между «человеком жизни», поэтом в традиционном смысле слова, и «человеком смерти», от которого тот сперва активно отказывается, но в конце почти постыдно ему поддается, становясь поэтом некой удивительной просветленности, которой наделяла его близость смерти и которая оказывается способной заменить собственную судьбу на судьбу целой планеты⁹⁶. Алин связывает эту амбивалентность с размежеванием на «традиционного поэта» и «пророка абсурда», художника-новатора⁹⁷. На эту же особенность «жизни-в-смерти» Косовела в последний год жизни указывает и Комель, объясняя именно данным новым отношением между жизнью и смертью, связанным с «обретением видения мира из перспективы космоса», происходящие радикальные творческие эксперименты и перемену в политических взглядах⁹⁸. Безусловно одно – глубоко интимное переживание смерти, в то же время позволяющее раскрытие жизни на фоне вечности, выводит поэтические опусы Косовела на особый уровень, на котором уже оказываются недействительны какие-либо марки отдельных течений. Но, насколько мы видим, в экспрессионизме тема смерти также получает разнообразные трактовки. Неизменным, однако, остается понимание смерти «не как угасания, а как колоссального, бесконечного явления трагической самоотдачи» (К. Эдшмид)⁹⁹.

Другим важным мотивом, связанным с темой смерти и выступающим антитезой к ней в виде экспрессионистского восклицания «О человек!»¹⁰⁰, является мотив вечного падения и вечного восхождения, распада и торжества, который формирует в поэзии Косовела концепт Нового, интегрального человека. Экспрессионистская поэтика диссонансов в виде неразрывности трагической безысходности и светлого начала находит свое воплощение в стихотворении «Падать»:

O zatajeno poslanstvo človeka!
Kot žična mreža je palo
na moj obraz in ga raztrgalo.
Kakor zobovje koles,
zobovje zveri.
Drevje v dolini,
vas v tišini,
ptica v sinjini.
Ti pa si ves krvav —
mučenik, ozdravi!
Na strašno bolniško posteljo
žalostne onemoglosti
si prikovan.
Smrti si želiš?
Smrt, samo smrt.
Padati.
Padati.
Padati.
In kakor ptica v perotih
zraka napiti se
in v labirintih, na neznanih potih
skriti, potopiti se¹⁰¹

.

О, потаенное призвание людское!
Железной сеткой пало
на мое лицо, на части разорвав.
Как зубцы колес,
зубы зверей.
Деревья в долине,
деревня в тиши,
птица в синеве.
Мученик, кровью истекающий,
излечись!
К страшной больничной кровати
унылым изнеможением
тебя приковало.
Смерти желаешь?
Смерть, только смерть.
Падать.
Падать.
Падать.
И как птица с расправленными крыльями
воздуха напиться
и в лабиринтах, на неизведанных путях
скрыться, потонуть.

В стихотворении «Таинственный полюс» космические мотивы тоски по трансцендентному передают состояние душевного полета, соприкосновения с вечностью, которые воплощены в образе стремительно несущейся торпеды:

O, vedel sem,
da molk moje duše
se prebudi
z lučjo noči.
– O bedni molk! —
Tečaji bleste se
iz goste sinjine,
iz globoke daljine
v srce razraste se
srebrna luč.

– O luč nad menoj! —

Vedel sem, da se razživi

s hrepenenjem vetra —
da zaihti
in zapoje moja bolest
od blestenja
nevidnih tečajev.

O, vedel sem.

Ker samo to
mi je dano,
da se nad strehami
trudnega dneva
duša spusti
v svobodno,
od vetrov splašeno,
nebo.
—
Torpedovka jadrna
kot krogla,
pognana v noč,
beži moja duša.
In na nji mornar,
odet v bel plašč,
in na nji mornar,
izstrelejn v večnost¹⁰².