– Это не на чердаке! – крикнул Генри. – Это во дворе!
– Нет, нет! – Задыхаясь, еле живая, она пыталась открыть дверь. – Сейчас увидишь! Скорей! Сейчас увидишь!
Наконец они ввалились на чердак. Мэри захлопнула дверь, повернула ключ в замке, вытащила его и закинула в дальний угол, в кучу всякого хлама. И как в бреду, захлебываясь, стала выкладывать все подряд. Неудержимо. Наружу рвались неосознанные подозрения и страхи, что весь день тайно копились в душе и перебродили в ней, как вино. Все мелкие разоблачения, открытия и догадки, которые тревожили ее с самого утра и которые она так здраво, трезво и рассудительно критиковала и отвергала. Теперь все это взорвалось и потрясло ее.
– Ну вот, ну вот. – Всхлипывая, она прислонилась к двери. – Тут мы в безопасности до вечера. Может, потом потихоньку выберемся. Может, нам удастся бежать!
Теперь взорвался Генри, но по другой причине:
– Ты что, рехнулась? Какого черта ты закинула ключ? Знаешь, милая моя!..
– Да, да, пускай рехнулась, если тебе легче так думать, только оставайся здесь!
– Хотел бы я знать, как теперь отсюда выбраться!
– Тише. Они услышат. О господи, они нас найдут…
Где-то близко – голос Мышки. Генри умолк на полуслове. Все вдруг зажужжало, зашипело, поднялся визг, смех. Внизу упорно, настойчиво гудел сигнал видеофона – громкий, тревожный. «Может быть, это Элен меня вызывает, – подумала Мэри. – Может, она хочет мне сказать… то самое, чего я жду?»
В доме раздались шаги. Гулкие, тяжелые.
– Кто там топает? – гневно говорит Генри. – Кто смел вломиться в мой дом?
Тяжелые шаги. Двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят пар ног. Пятьдесят непрошеных гостей в доме. Что-то гудит. Хихикают дети.
– Сюда! – кричит внизу Мышка.
– Кто там? – в ярости гремит Генри. – Кто там ходит?
– Тсс. Ох нет, нет, нет! – умоляет жена, цепляясь за него. – Молчи, молчи. Может быть, они еще уйдут.
– Мам! – зовет Мышка. – Пап!
Молчание.
– Вы где?
Тяжелые шаги, тяжелые, тяжелые, страшно тяжелые. Вверх по лестнице. Это Мышка их ведет.
– Мам? – Неуверенное молчание. – Пап? – Ожидание, тишина.
Гудение. Шаги по лестнице, ведущей на чердак. Впереди всех – легкие, Мышкины.
На чердаке отец и мать молча прижались друг к другу, их бьет дрожь. Электрическое гудение, странный холодный свет, вдруг просквозивший в щели под дверью, незнакомый острый запах, какой-то чужой, нетерпеливый голос Мышки – все это, непонятно почему, проняло наконец и Генри Морриса. Он стоит рядом с женой в тишине, во мраке, его трясет.
– Мам! Пап!
Шаги. Новое негромкое гудение. Замок плавится. Дверь настежь. Мышка заглядывает внутрь чердака, за нею маячат огромные синие тени.
– Чур-чура, я нашла! – говорит Мышка.
Ракета
Ночь за ночью Фиорелло Бодони просыпался и слушал, как со свистом взлетают в черное небо ракеты. Уверясь, что его добрая жена спит, он тихонько поднимался и на цыпочках выходил за дверь. Хоть несколько минут подышать ночной свежестью, ведь в этом домишке на берегу реки никогда не выветривается запах вчерашней стряпни. Хоть ненадолго сердце безмолвно воспарит в небо вслед за ракетами.
Вот и сегодня ночью он стоит чуть не нагишом в темноте и следит, как взлетают ввысь огненные фонтаны. Это уносятся в дальний путь неистовые ракеты – на Марс, на Сатурн и Венеру!
– Ну и ну, Бодони.
Он вздрогнул.
На самом берегу безмолвно струящейся реки на корзине из-под молочных бутылок сидел старик и тоже следил за взлетающими в полуночной тиши ракетами.
– А, это ты, Браманте!
– И ты каждую ночь так выходишь, Бодони?
– Надо же воздухом подышать.
– Вон как? Ну а я предпочитаю поглядеть на ракеты, – сказал Браманте. – Я был еще мальчиш кой, когда они появились. Восемьдесят лет прошло, а я так ни разу и не летал.
– А я когда-нибудь полечу, – сказал Бодони.
– Дурак! – крикнул Браманте. – Никогда ты не полетишь. Одни богачи делают, что хотят. – Он покачал седой головой. – Помню, когда я был молод, на всех перекрестках кричали огненные буквы:
– Может быть, мои сыновья… – начал Бодони.
– Ни сыновья, ни внуки, – оборвал старик. – Вот богачам, тем все можно – и мечтать, и в ракетах летать.
Бодони помолчал.
– Послушай, старина, – нерешительно заговорил он. – У меня отложены три тысячи долларов. Шесть лет копил. Для своей мастерской, на новый инструмент. А теперь вот уже целый месяц не сплю по ночам. Слушаю ракеты. И думаю. И нынче ночью решился окончательно. Кто-нибудь из моих полетит на Марс!
Темные глаза его блеснули.
– Болван! – отрезал Браманте. – Как ты будешь выбирать? Кому лететь? Сам полетишь – жена обидится: как это, ты побывал в небесах, немножко поближе к Господу Богу! Потом ты станешь годами рассказывать ей, какое замечательное это было путешествие, – и думаешь, она не изойдет злостью?
– Нет, нет!