Если этими несколько высокопарными словами Гёте хочет донести мысль, что вера – это пронизывающие общество убеждения, благодаря которым появляется смысловой центр, а составляющие его люди обретают чувство осмысленности, – в таком случае его утверждение является точным с исторической точки зрения. Стоит лишь вспомнить Грецию при Перикле, или времена Исайи, или Париж XIII века, или Возрождение и XVII век, чтобы убедиться, насколько такие вот общепризнанные убеждения сосредоточивают на себе творческие силы конкретной эпохи.
Однако в переходные, или дезинтегрирующие, фазы исторического развития, к которым можно отнести конец эллинистического периода и сумерки Средневековья, раскалывается и сама вера. И тогда происходят две вещи. Во-первых, вера и традиции, переданные обществу, кристаллизируются, превращаясь в омертвевшие формы, и они, в свою очередь, угнетают жизнеспособность индивида. К примеру, символы, безудержно используемые на излете Средневековья, превратились в сухие, выхолощенные формы, о которых можно было легко вести диспуты, но которые были лишены содержания. Вторая вещь, характерная для переходных периодов, заключается в том, что жизненные силы покидают традицию и превращаются в вялый протест, который растрачивает энергию подобно воде, растекающейся по земле во всех направлениях. Так или почти так было с нами в 1920-х.
И не в этом ли состоит в первом приближении стоящая перед нами сегодня дилемма? Не оказываемся ли мы зажатыми между авторитарной косностью, с одной стороны, и бесцельной тратой жизненных сил – с другой? Будут или нет все мои читатели резать пирог истории на такие же куски, как я (историю ведь, как известно, можно толковать по-разному), не меняет того факта, с которым согласится всякий: в периоды социальных потрясений, один из которых мы переживаем сегодня, людей тяготит чувство «утраты корней», и оттого они цепляются за власть и существующие институты как за прибежище во время бури. Как показывают доктор и миссис Линд в своем исследовании «Миддлтаун в переходный период» на примере американского города времен депрессии, «большинство людей не способны выносить перемены и неопределенность, если они охватывают все сферы жизни разом». Поэтому граждане Миддлтауна были склонны придерживаться более консервативных, авторитарных взглядов в экономике и политике, более строгих моральных установок, и сравнительно большее число людей присоединялось к консервативно, более фундаменталистски ориентированным церквям в ущерб либеральным конфессиям.
Опасность, которая подстерегает нас в середине XX века, состоит в том, что люди, потерянные и сбитые с толку, а иногда и вовсе паникующие, не понимая, во что им верить (как было с Европой 1930-х), хватаются за деструктивные и демонические ценности. Коммунизм сумел заполнить «вакуум веры, образовавшийся после упадка традиционной религии, – пишет Артур М. Шлезингер[61]
, – он дает чувство предназначения, исцеляя невыносимое чувство тревоги и сомнения». Не стоит бояться, что наша нация станет коммунистической – я об этом не волнуюсь, – но общество по-своему проявляет приверженность деструктивным ценностям. Существуют явные признаки, что нарастают авторитарные, реакционные тенденции – в религии, политике, образовании, философии, в науке в форме догматизма. Когда люди чувствуют угрозу и тревожность, они становятся менее гибкими, сомневаясь, они склонны к догматизму, и тогда они утрачивают жизненные силы. Они мастерят защитную скорлупу из осколков традиционных ценностей и прячутся в нее либо же в панике убегают в прошлое.Но многие приходят к мысли, что бежать в прошлое бесполезно. К счастью, такие книги, как «Возвращение к религии» Генри Линка[62]
, оказывают столь же кратковременное влияние, сколь коротка и их популярность. Усилия такого рода, в сущности, направлены на самозащиту: совершенно невозможно навязать «центр» извне. Возрождение религиозного интереса, похожее на то, что имело место на закате эллинизма вследствие «нервного истощения», по выражению Гилберта Мюррея[63], не идет на пользу ни обществу, ни его членам. Какой бы трудной ни была эта задача, мы должны во что бы то ни стало принять себя и наше общество таким, какое оно есть сейчас, а также обрести этический центр за счет более глубокого понимания самих себя, смело посмотрев в лицо нашей нынешней исторической ситуации.