Человек в поисках себя

Николай Бердяев, русский православный теолог и философ, восстает против тех же садистских доктрин, на которые обрушивался и старший Милль, а также против того факта, что «христиане выражают набожность через поклоны, низкопоклонство и распростертые позы, то есть через жесты, которые являются символическим выражением раболепия и унижения». Как и остальные этические пророки до него, Бердяев замечает, что он стал бы «драться с Богом во имя Бога», и добавляет, что «бунт невозможен иначе, как в согласии и во имя некой высшей ценности, опираясь на которую я осуждаю то, против чего восстаю; иными словами, во имя Бога»[65].

Все эти битвы между людьми, достигшими прозрения, и косной властью пронизывает сквозной лейтмотив, примером чему служат конфликты между Адамом и Яхве, Прометеем и Зевсом, Эдипом и его отцом, Орестом и матриархальным укладом или случаи с нравственными пророками нашего времени. Не тот ли это повторяющийся на разных уровнях психологический лейтмотив, что и в уже известном нам конфликте между детьми и родителями? Или, точнее, не следует ли видеть в этом присущий любому человеку конфликт между потребностью бороться за расширение самосознания, зрелость, свободу и ответственность и свойственным ему желанием оставаться ребенком, цепляющимся за заботливых родителей или тех, кто их заменяет?

Религия – источник силы или слабости?

В любой дискуссии о религии и личностной интеграции основной вопрос заключается не в том, ведет ли сама по себе религия к здоровью или неврозу, а в том, с какой именно религией мы имеем дело и как она используется. Фрейд заблуждался в том, что религия per se представляет собой невроз навязчивости. Некоторые религии таковы, а некоторые – нет. Любая сфера жизни может стать почвой для невроза навязчивости: философия может предстать бегством от действительности в гармоничный мир «систем», защитой против тревог и неурядиц повседневной жизни, либо же она может стать мужественной попыткой лучше понять действительность. Наука может быть сковывающей, догматичной верой, в которой спасаются от мучительных сомнений, либо же она может быть непредвзятым поиском новых истин. В силу того что вера в науку до сих пор находила больший отклик в интеллектуальных кругах нашего общества, а потому и реже подвергалась критике, возможно, что сегодня эта вера чаще, чем сама религия, способствует компульсивному бегству от неопределенности. С технической точки зрения Фрейд был прав (как часто с ним случалось), потому что правильно ставил вопрос о религии: усиливает ли она зависимость индивида и его инфантильность?

Не правы и те, кто с другой стороны многословно и благостно твердит массам, что религия – путь к психическому здоровью. Некоторые религии, безусловно, таковыми и являются, но отнюдь не все. Эти утверждения остаются на поверхности, уводя нас в сторону от гораздо более трудной задачи постижения внутреннего смысла религиозного отношения к действительности и такого его понимания, при котором оно предстает не набором теоретических взглядов, но неотъемлемой частью самого существования человека как органического, живого существа.

Вопросы, которые мы ставим, таковы: приводит ли религия, исповедуемая индивидом, к слому его воли, держит ли она его на инфантильной стадии развития и помогает ли она избежать тревоги, порождаемой свободой и личной ответственностью? Или напротив, она служит смысловой основой, на которую опираются его достоинство и ценность, смелое принятие своих границ и нормальной тревожности, так что благодаря ей он учится быть сильнее, быть ответственным, любить своих ближних? Чтобы решить, мы прежде всего должны обратиться к отношению между религией и зависимостью[66].

Например, одна дочь, будучи еще совсем маленькой, договаривается с матерью, что в своей жизни всегда будет следовать Божьей воле. А воля Господа, как они условились, будет открываться ей через молитвы матери. Можно содрогнуться при мысли, сколь неизбежным становится тем самым доминирование матери над каждым поступком и мыслью девочки! И как пагубно это сказывается на умении делать самостоятельный выбор – что впоследствии, ближе к тридцати годам, дочь и поняла, обнаружив, что не способна автономно принять решение о вступлении в брак. Может показаться, что это – крайний случай, ведь и мать и дочь принадлежали к консервативной евангелической секте, да и сам пример не особо мудреный. Он призван попросту проиллюстрировать тот факт, что человек, считающий себя глашатаем и правой рукой Бога, кем и считала себя мать, не знает границ в своем стремлении присвоить власть над другими.