Человек в проходном дворе

Я лениво обвел глазами пустой зал. В углу сидел Красухин. Шляпы и авоськи не было в помине. Он был причесан на прибор, строг и сосредоточен. Рубашка на нем была другой расцветки. Так вот что лежало в авоське! «Толково работает», — определил я.

Вернулся Буш. За ним шел метрдотель во фраке, что-то дожевывая на ходу. Он вытер рот платком, который достал из заднего кармана брюк, задрав фалду, потом выпрямился и стал величественным. Поманил к себе официанта. Буш сел за столик и довольно кашлянул. Метрдотель кончил выговаривать официанту, кивнул головой Бушу, а Генрих Осипович сделал ему ручкой, как хорошему знакомому.

— Вы имеете здесь вес, — заметил я.

— Кое-что, — не без гордости отвечал Буш.

«Откуда у него эта любовь к "изящной" жизни?» — подумал я.

— Что будем брать? — нагнулся к нему подскочивший официант.

— Вы здесь, кажется, недавно? — снисходительно спросил Генрих Осипович.

— Так точно. Второй день. Раньше в привокзальном работал.

— Там всегда скатерти грязные… Я думаю так, Боря, — обратился он ко мне, — мы сейчас пообедаем, а уходить не будем. Займем места, подождем вечера. Здесь будет весело. А?

Я немного подумал и согласился. Буш сделал заказ (он уже подмигнул официанту, стал звать его на «ты» и вообще чувствовал себя здесь как дома) и уткнулся в воскресные газеты, которые купил по дороге. Интересно, как человек трансформируется в зависимости от обстановки. Я машинально чертил вилкой на салфетке узор и думал, чем я располагаю.

Первое. Ищенко служил в полиции города Радзуте, а затем очутился в партизанском отряде. То и другое он тщательно скрывал. Значит ли это, что он был Кентавром? Нет. Чего же он опасался? Настоящего Кентавра? «Стоп. Как вы изволили выразиться, старший лейтенант? — перебил я самого себя. — Настоящего Кентавра? А Ищенко был Кентавром мнимым? Но, может быть, он всю жизнь опасался того, что его сочтут настоящим…» Это было похоже на правду. «Он не хотел быть на виду», — вспомнил я слова Клавдии Николаевны.

Дальше. Ищенко уцелел, в то время как все погибли. Значит, он должен был знать о гибели отряда то, чего никто не знал. И за это знание поплатился жизнью. Я иду по следам Кентавра. «Или он идет по моим», — подумал я. Войтина по линии Кентавра я исключал. Буш и его отношения с Клавдией Ищенко? Здесь скорее комедия, а не трагедия. Что могло бы заставить его написать анонимное письмо? Может быть, кто?

Я искоса взглянул на Буша. Он сидел, уткнувшись в развернутый газетный лист. Нет. Никто из них не должен быть убийцей по моим расчетам. Но мне все смешала история с фотоаппаратом… Тут раздались резкие, неприятные звуки. Я вздрогнул. Это музыканты настраивали инструменты на круглой эстраде.

— Эге, батенька! У вас нервы тоже не ахти, — заметил Буш, складывая газету.

Официант принес заказ. Он шел «на полусогнутых», держа в вытянутой вперед и несколько в сторону руке поднос.

— Приступим?

— Приступим.

«Пройдусь по деталям», — решил я. Прежде всего, кастет. Вернее, два кастета. Имел ли их в виду автор анонимного письма, когда обвинял Суркина? Если да, он убийца. На бумаге нет отпечатков пальцев. Значит, если Буш — автор, он ничего не скажет: уж очень старательно он отрезал возможный путь следствия к себе. А если не автор, ему будет нечего сказать. В обоих случаях допрос ничего не даст. «А может, даст?..» — подумал я.

— Что же вы пиво не пьете? — спросил Буш. — Замечательное пиво.

— Не люблю.

Если бы Ищенко был решительнее и не порвал тот листок бумаги — свою записку, все могло бы сложиться иначе. Он взвесил в тот вечер, что страшнее: правда или Кентавр. И ошибся. За эту ошибку он заплатил самой дорогой ценой. А Кентавр снова опустился на дно и затаился. Ест, пьет, спит. Может быть, ходит в кино, если любит. И готов убить всякого, кто помешает ему делать все это.

— Хороший борщ варят, — сообщил Буш. Он обсосал мозговую косточку и положил ее обратно в тарелку. — Не жирный, а наваристый такой, густой. Здешний шеф Петр Константинович был поваром на флагманском корабле. Адмиралов кормил. Школа!

— Адмиралы знают толк в борщах, — рассеянно подтвердил я.

Последние косые лучи солнца били мне в глаза. Я передвинулся вместе с креслом вбок. И увидел в темном углу зала носатого, чернявого — он вовсе не походил на литовца — начальника уголовного розыска капитана Сипариса. Я помнил его по допросу Буша, когда заглядывал в окошечко (Буш сейчас тоже заметил его и отвернулся). Он сидел под пальмой со скучающим видом, подперев голову рукой с дымящейся сигаретой.

Попал сюда случайно? Я обвел глазами зал. За несколько столиков от капитана, ближе к эстраде, расположился знакомый мне молодой человек. Вчера он был в темных очках-консервах и беспрестанно вертел ключ на цепочке. Местный «фарцовщик». И к нему, пересекая зал, направлялся Пухальский. Пожалуй, Николай Гаврилович стал неосторожен.

— Мой сосед, — кивнул я на него головой. — Тоже в триста пятом живет.

— А, Николай Гаврилович, — сказал Буш, взглянув.

— Знакомы?

— Он приехал из Саратова к нам на фабрику и как-то был у меня в гостях. Деловой мужик, с хваткой!