Человек в проходном дворе

За деревянными домиками начинался сосновый лес. Море было близко: слышался равномерный шум. Воздух стал совсем другим, пахло солью и хвоей. «А снег пахнет арбузом», — почему-то вспомнил я где-то вычитанное, а потом проверенное. Я опять вспотел. Мне представился снег, блестящий на солнце. Только почему-то я видел искусственный снег, который нарастает в холодильниках на радиаторе.

Мы вступили в лес.

Я решил пока переменить тему разговора.

— Клавдии Николаевне опять нездоровится? Лежит?

— Гуляет-с, — тоненьким голоском ответил Буш.

— Что ж вы ее не взяли? Мне показалось, что она к вам привязана и дорожит вашим обществом.

— Что ей в моем обществе! — с горечью сказал он. — Я старый. Ей свой-то драндулет как надоел! Ну, Тарас Михайлович… А я чем краше?

Мы перевалили через песчаную гряду и увидели море. Ровное, белесое. Солнце, как это бывает после дождя, пекло теперь еще сильней. Я сразу разулся: по песку было приятно идти босиком. На берегу не было ни одного человека.

— Помнится, вы говорили, что она переживает смерть супруга, — сказал я. — Очень переживает. С виду весела, как птичка, а на деле…

— Э, — сказал Генрих Осипович. Он потрогал листья на кустарнике.

— Просохли? — спросил я.

— Это они в момент. Это они могут, просохнуть-то, — сказал Генрих Осипович по-прежнему с горечью. Он снял рубашку, повесил на ветки и стал рал деваться дальше. — А вы почему не разоблачаетесь?

— Спину вчера сжег, — объяснил я. И безжалостно продолжал: — Так я не понял насчет Клавдии Николаевны?

— У нее нет принципов.

Если б было можно, я бы засмеялся. Но вообще-то мне стало жалко Буша: он здорово запутался.

— Разве это так плохо? — спросил я легкомысленно.

Буш промолчал.

А я стал думать, зачем ему было так спешить с анонимным письмом. Ведь его никто не трогал. Ну, вызвали в милицию на допрос. Так всех вызывают в таких случаях. Хотел подкрепить алиби? Лучше рано, чем поздно? Или отводил внимание от Клавдии Ищенко?.. «Но и быть уверенным на сто процентов, что написал анонимку он, тоже нельзя, — подумал я. — Бушу никто не говорил, что Суркин арестован по подозрению в убийстве. Но оно у всех на уме. Суркина "взяли", и Буш мог связать одно с другим».

— На что она теперь будет жить? — спросил я. — Она работает?

— Нет. Она вроде той стрекозы из басни Крылова: «Лето красное пропела…» Помните?

— «…а зима катит в глаза». Как же!

— Она получит большую сумму денег по страховке, — задумчиво сказал Буш. И мне показалось, он хотел что-то прибавить, но опять промолчал.

«Ладно, — решил я. — Сделаем следующий ход». И сказал без всякого перехода:

— Жалко, фотоаппарата нет. Сейчас бы пощелкал видики.

Буш воззрился на меня. И сам пошел навстречу:

— А что, увлекаетесь?

— Немножко. Но… — я сделал паузу: стал возиться со спичками.

И Буш спросил:

— Что «но»?

— Сперли у меня аппаратик. «Смена-2» был, хороший.

— Как вас понимать?

— В прямом смысле.

— В номере?

— Ага. Полез сегодня в чемодан, а его нет.

— Вы в милицию сообщили?

— Не сообщил.

— Но почему?

— Не хочу.

— Глупости какие, а! Кто же мог украсть? Соседей я ваших знаю, по-моему, солидные люди. Не могли они пойти на такое!

Фу ты, черт! А я ведь уже было подумал, что он — это Буш: так мне спутала карты эта кража. Бушу в голову не пришло, что он мог быть вором. Насколько я его изучил, такое поведение говорило в его пользу. Если б он горячо заговорил, что эдак и на него можно подумать, что он тоже был в номере, тут бы я еще усомнился.

— Не знаю, не знаю, — сказал я.

— Слушайте, вот сволочи! — непоследовательно сказал Генрих Осипович. — Уж вас обкрадывать! И так у вас денег нет.

— Не в этом дело. Просто обидно.

В это время рядом зарычал мотор. Я уже давно слышал его гуденье, но тут автомобиль выкатился на песок, подминая кустики. «Москвич». Остановился. За рулем сидела женщина. Я узнал ее.

— Нашего полку прибыло, Боря, — сказал Буш. — Тоже загорать будут.

Через переднюю дверцу вылез мужчина в шортах. И опять меня поразило его плоское лицо. Это были постояльцы Евгении Августовны Станкене.

Выпорхнула супруга.

— Сема! Как здесь чудненько! Никого нет! — Она мельком взглянула на нас с Бушем и отвернулась.

— Я ж тебе говорил, мамочка. Здесь прелестное место. Но только ты опять переводишь сцепление рывком. Васильев откажется чинить.

— Выжига он, твой Васильев!

«Мамочка» вытащила из машины плед. Расстелила его на песке. Снова нырнула в машину. Достала какие-то пакеты. «Сема» разлегся на пледе волосатым пузом вверх и стал жевать.

А я вдруг вспомнил, что они приехали из Радзуте. Опять Радзуте! Они появились здесь одновременно со мной. Его звали Семеном. Может быть, Ищенко собирался говорить вовсе не с маленьким Семеном, влюбленным в Быстрицкую?