Человек в проходном дворе

— Ладно, ладно, я понимаю… Они поручили мальчика Черкизу. Приехав сюда, Черкиз для верности запер автобус, чтобы потом не искать парня, и посулил ему мороженое. Тот, соответственно, следил за ним, не отрываясь: ждал обещанного. Кроме того, он попал в чужой город, сидит в запертом автобусе, единственный человек, которого он знает, — Черкиз… словом, он боится потерять его из виду. Он говорит, что все время видел Черкиза. Тот два раза забегал в диспетчерскую, крутился на площади, болтал с шоферами, но с площади не уходил. Через полчаса он купил мальчику мороженое, а сам стал копаться в моторе. Мотор в кабине, так что из салона Ленька по-прежнему видел его. Потом он опять ходил на площадь и, вернувшись, снова лазил в мотор. Все это подтверждает диспетчер. Она видела Черкиза на площади и как он мотор проверял. Она спросила его: чей такой милый мальчик? Не его ли? Черкиз только сказал: «Ну его к черту!» — и махнул рукой. Но специально она, конечно, за Черкизом не следила. Она вообще хвалила его: грамотный водитель, у него большая экономия горючего, а в последние дни он еще сокращает время в пути — приводит автобус раньше, чем требуется по расписанию.

«Сосредоточил внимание на своей особе, чтобы иметь алиби? — думал я. — Обещал мальчишке мороженое, чтобы тот не сводил с него глаз? Но это абсурд! Наоборот, он должен был бы отвлечь свидетеля, если…»

— Книжки у этого паренька с собой не было? — спросил я. — Может, он читал и увлекся?

— Янкаускас — дошлый мужик, — ухмыльнулся Виленкин. — Он и это проверил. Нет, не было.

Может, их было двое? Один убивал, а Черкиз… Что Черкиз? Ерунда какая-то. Да, кажется, прокол.

— Почему родственница не пришла на остановку?

— Забегалась по делам. Забыла. А ее адреса Ленька не знал.

— Не мог Черкиз запугать мальчишку? Или, наоборот: пообещать ему что-нибудь, если он будет говорить то, что надо Черкизу? — спросил я без всякой надежды, потому что такой вариант не годился для Кентавра.

— Янкаускас говорит, что это исключено. Мальчик ведет себя очень естественно. Характер честный и открытый. Янкаускас когда-то работал в милиции, в «детской комнате»: психологию ребенка знает.

Мы по-прежнему говорили скороговоркой, не делая пауз, потому что я помнил, что выскочил только за сигаретами, но и так наша беседа затягивалась.

— Анкета Черкиза в порядке? — спросил я.

— Да. Единственное «но»: когда Янкаускас попросил личное дело Черкиза, начальник отдела кадров заметил, что Черкиз хорошо владеет немецким языком — хвастал в пьяном виде, — а в анкете этого почему-то не указал.

— Когда он поселился в Радзуте? — спросил я.

— Был ранен при наступлении, попал в госпиталь, валялся до конца войны, а потом застрял здесь.

«Да», — вспомнил я и спросил:

— А почему пятого он ездил вне очереди?

— Инициатива исходила не от него: об этом просил начальство сменщик.

— Янкаускас спрашивал мальчика: кто-нибудь из пассажиров возвращался тем же рейсом?

— Спрашивал. Никто не возвращался.

— Когда Черкиз будет здесь?

— Сегодня.

— Ладно.

«Хоть взгляну на него, — вяло подумал я. — А впрочем, ни к чему. Мальчик видел его. Видел. И Черкиз здесь ни при чем…» Я мысленно представил себе площадь, Черкиза который бродит в ожидании часа, когда по расписанию надо вести автобус обратно, перекидывается шутками с шоферами — они курят, сплевывают, смеются — копается в моторе, а мальчишка неотрывно следит за ним. Н-да.

— Ладно, — сказал я и поднялся. — Привет. Мне пора.

— Там в записке для вас есть сюрприз, — ухмыльнулся Виленкин. — Поздравляю.